Е.С.Семека-Панкратова
«Нам повезло — и ему повезло»

Серия интервью по следам статьи
«Два года с Юрием Рерихом» (2014)

В июле 2015 года Музей Николая Рериха (Нью-Йорк) приобрёл два эскиза майоликового фриза «Северная жизнь» (1905) Н.К.Рериха. Предложение об этом поступило от Е.С.Семеки-Панкратовой, которая в 1958 г. стала первым секретарём Юрия Николаевича Рериха в Институте востоковедения АН СССР, затем была у него в аспирантуре, успешно защитилась 1964 г., занималась древним Цейлоном, семиотикой и участвовала в правозащитном движении. В 1974г. она была вынуждена уехать из СССР и в настоящее время проживает в Бостоне, США.

Переговоры о приобретении музеем этих работ Н.К.Рериха вёл главным образом старший научный сотрудник (позже — зам. директора и с 2016 г. директор музея) Гвидо Трепша. Упустить уникальный шанс прояснить какие-то подробности из жизни Ю.Н.Рериха в Москве, тем более после недавнего выхода небольшой статьи Е.С.Семеки «Два года с Юрием Рерихом» (Лига Культуры. — Одесса, 2014. — №4. — С.45–48; см. также здесь), было бы непростительно.

Елена Сергеевна любезно согласилась на интервью у неё дома, которое состоялось в декабре 2015 г. В дальнейшем появлялись новые вопросы, в том числе после обнародования материалов из архива семьи Рерих и из ИВ АН СССР.

За первой встречей последовали другие, что-то обсуждалось по электронной почте, иногда на английском языке.

Ниже вашему вниманию предлагается первое из состоявшихся интервью. Публикуемый текст был просмотрен Еленой Сергеевной в феврале 2021 г.

Е.С.: На самом деле я, наверное, единственная… Некоторые люди были сбоку, так сказать, они не входили в этот первоначальный так называемый сектор религии и философии Индии, что было само по себе совершенно феноменальное явление, невозможное до смерти Сталина.

Г.Т.: А этот сектор — как люди могли попасть туда? Они сами просто говорили: «Я хочу» — и всё? Или Юрий Николаевич как-то отбирал?

Е.С.: Никто не мог так сказать — нет, нет. Были просто люди, объединённые в большой отдел Индии: Индия, Цейлон, Непал… Там была и Камбоджа, конечно, и все другие страны Юго-Восточной Азии. И в нём 99% людей занимались современной Индией, всякой политикой, писали…

Г.Т.: Про рабочий класс писали…

Е.С.: Да. И все они, кроме того что они писали свои советские диссертации, писали всякие справки для ЦК и других официальных советских организаций. Возникает ситуация, скажем, на том же Цейлоне, с чаем. Кому-то, кто торгует чаем, нужна справка, какова ситуация на рынке Цейлона сейчас, сегодня. Поэтому сотрудники Института были партийные люди, они связаны были с КГБ, с ЦК, со всеми этими функционерами. Мы в шутку называли подобные работы «Куда течёт река Меконг». [1] И вот как-то — как очень странное явление — держали небольшое количество людей, которые занимались Древней Индией, санскритом.

Г.Т.: А с какого года — после смерти уже Сталина это стали делать, то есть они пришли…

Е.С.: Да. Сталин пересажал всех, кто занимался индийской философией. Это считалось что-то совершенно такое антимарксистское. Их всех посадили, всех абсолютно, никого не оставили.

Г.Т.: И тогда при Хрущёве [2], постепенно…

Е.С.: Да, это было…

Г.Т.: Ю.Н.Рерих приехал в 57-м…

Е.С.: По-моему, он в институт пришёл в 58-м. Я до приезда Ю.Н.Рериха была в институте очень недолго, может быть, шесть или пять месяцев. [3] Это тоже была длинная история… Если интересно, я расскажу, как я попала в институт.

Г.Т.: Вы кончали педагогический?

Е.С.: Я кончала педагогический институт, и моя специальность была испанский язык. Совершенно к этому не имела никакого отношения.

Г.Т.: Почему испанский?

Е.С.: А я Вам сейчас объясню почему. Я всегда хотела поступить на исторический. Отец у меня русский, мать — еврейка. И когда я пришла подала документы в университет, меня вызвали… Перед экзаменами было так называемое собеседование: какой-то человек, заместитель декана или что-то в этом роде, разговаривал с теми, кто хотел поступить. Это так называлось: собеседование. Значит, я пришла к нему, он посмотрел, спросил: «Почему Вы хотите заниматься историей?» Я ему всё рассказала, потом он посмотрел на мою биографию, увидел графу с национальностью матери, внимательно посмотрел на меня и сказал: «Вы знаете, девушка, Вас сюда не возьмут ни-ко-гда, как бы Вы ни сдали экзамены — Вас в университет не возьмут. И мой Вам совет — идите куда-нибудь ещё. Не теряйте времени». Я была так оскорблена! — потом я ему очень была благодарна, потому что он меня избавил… Меня б всё равно провалили на экзамене. Это ясно. Но когда это всё произошло, я некоторое время была в шоке просто. Потом надо же было… В России считалось, что не поступить в институт, кончив школу, — это что-то ужасное. Тем временем приём всюду был уже закрыт.

Г.Т.: А Вы в Москве выросли?

Е.С.: Да… Я родилась в Ленинграде. У меня родители развелись, когда мне было два года. Меня мама отправила к бабушке-дедушке. Дедушка имел эту работу Н.К.Рериха.

(После небольшого перерыва.)

Г.Т.: Мы на испанском остановились.

Е.С.: Да… а товарищ Сталин ещё жив был. Или только что умер? В каком году я кончила институт? В 52-м. Он был жив ещё. У него была идея прибрать к рукам, как говорили тогда, Латинскую Америку.

Г.Т.: Непочатый край…

Е.С.: (Смеётся.) И вот по его инициативе вдруг открыли в Институте иностранных языков, в педагогических институтах, несколько отделений испанского языка. Ну, и так как никуда больше нельзя было поступить, я поступила в этот самый [4], тоже не без приключений, но это не важно. И кончила его через четыре года [5]. В это время никому испанский язык был не нужен.

М.П.: Было достаточно после войны настоящих испанцев в России, которые могли учить языку. Многие из них приехали детьми.

Е.С.: Да. Их привезли во время войны в Испании. [6] Но в это время они были взрослыми уже.

М.П.: И учили. Поэтому Лена с её испанским никому была не нужна.

Е.С.: Никому, абсолютно. У нас был второй язык немецкий, некоторые девочки с немецким стали стюардессами. Я этого не хотела и пыталась найти дорогу в аспирантуру по латиноамериканской литературе. И ничего из этого не выходило, тоже по разным причинам — главное, у меня не было связей. Но мне нужно было зарабатывать деньги, как всем, и я устроилась в библиотеку Академии наук. [7] На самую неквалифицированную, неинтересную работу. Переносили книжки с одного места на другое.

М.П.: Вы, наверное, уже этого не помните? Писали карточки на каждую книжку.

Е.С.: На каждую книжку писали — картотека была!

Г.Т.: Помню. Да.

Е.С.: Это делалось вручную. Первая моя работа была совсем неквалифицированной, именно книжки переносила с полки на полку. Но в этом отделе была очень партийная начальница. И она в какой-то момент пошла к директору библиотеки и сказала: «Увольте, пожалуйста, её». Пожалуйста она не говорила. Просто: «Увольте её». Он говорит: «Что такое, что она делает?» — «Ничего не делает. Но она так на меня смотрит…» Он сказал: «Вы знаете, я бы с удовольствием её уволил, — (смеётся), — но только за то, что она смотрит, я не могу». Он был ужа-а-сный негодяй! «Но, всё-таки, знаете, что я могу сделать — это перевести её в другой отдел». И меня перевели в отдел Востока. Но посадили описывать новые книжки, которые приходили из-за границы. И я очень быстро это делала, а дальше сидела их читала. Потому что в это время отмечалось такое событие: 2500 лет с момента возникновения буддизма, которое очень широко праздновалось всем буддийским миром. [8] И пришли к нам из журнала какого-то и сказали: «Вот, кто бы мог написать рецензию, вот вышли несколько книг по буддизму». Я ничего кроме того, что я читала, не знала. Указывая на меня, одна из наших специалисток по Индии сказала: «Вот она может написать, она сидит книжки читает». Я им говорю: никогда ничего не писала. Они сказали: «Теперь давай, пиши». Я села… Написала! [9]

М.П.: Сначала прочитала, чтобы знать о чём писать.

Е.С.: Они напечатали. Потом прислали ещё одну книгу. Я думаю: «Ну, интересно, давай прочитаю и напишу!» Напечатали. [10] Ну и так пошло. Я, по существу, самоучка. Вскоре ситуация в библиотеке сделалась для меня очень плохая, потому что в какой-то момент я написала заявление… Как все, мы были комсомольцы. Я была комсомолкой. Я написала заявление, что прошу меня из комсомола отчислить. Это вызвало страшный скандал.

Г.Т.: Но разве комсомол автоматически не кончался с достижением какого-то возраста?

Е.С.: Да. Но обычно, когда достигали 25 лет, автоматически писали заявление: «Прошу меня оставить в комсомоле». А я написала: «Прошу меня отчислить». Ну и я тут же попала в чёрный список. И они стали вокруг меня создавать такую враждебную атмосферу. У нас были утренняя смена — и смена во второй половине дня. Я прихожу во второй половине дня, а мне говорят: «А утром Вас не было на работе». Я не должна была быть. Мне вывешивают выговор: за нарушение трудовой дисциплины. Один раз, второй раз. И я знаю: в третий раз меня уволят. И напишут мне такое, что я никогда никуда не смогу попасть работать… Я тут же подала заявление и ушла. [11] А поскольку я уже была в этой восточной… ситуации, уже начиталась всего и написала кое-что, то я стала пытаться попасть в Институт востоковедения. И в течение нескольких месяцев мне заместитель директора, который был страшный пьяница (он всегда был пьяный), говорил: «Ну, приходи в четверг». В четверг приду — «Ну, приходи во вторник». В один прекрасный день я пришла, он пьяными глазами на меня посмотрел, похлопал меня по плечу, сказал: «Знаешь что, я, пожалуй, тебя возьму». И меня неожиданно взяли в институт.

Мне дали материал про какого-то революционера филиппинского, поскольку я знала испанский хорошо. [12] И я сидела, мне так скучно было! Это настолько было мне противно!

И вдруг в один прекрасный день мне говорят: «Тебя вызывает заместитель директора». И я пошла. Думаю: какая-нибудь неприятность. Прихожу, мне говорят: «Вы знаете, есть такой Ю.Н.Рерих», — рассказывают мне, что сын художника Н.К.Рериха вернулся в СССР после долгой эмиграции, — и предлагают быть его секретарём.

А! — я вылетела оттуда (смеётся) такая счастливая! Я не знаю, почему они… как мне повезло, как это случилось?! Я не знаю почему. Понятия не имею. А дальше могу Вам рассказать, как на это отреагировал Ю.Н.Рерих. Это тоже может быть интересно.

Г.Т.: Да, конечно.

Е.С.: Потому что человек приезжает в Советскую страну и ему вдруг дают девочку — по существу, без всяких рекомендаций.

М.П.: Якобы знает английский, якобы знает испанский, якобы знает ещё какие-то языки…

Е.С.: Это незабываемо… Английский — я кончила вечерние курсы. И я читала даже Диккенса, но я никогда не слышала английской речи и не могла ничего сказать. Это был письменный, так сказать, письменное знание языка… А Юрий Николаевич мне давал материал и говорил: «Ко вторнику переведите». Я сидела день и ночь, переводила.

М.П.: Самое интересное, он же здесь в Гарварде учился.

Е.С.: Да… Это такая была светлая личность! На советском небосклоне это было вот такой величины светило! Мы таких людей не видели никогда. Такого поведения не видели. Такого уважения ко мне, как он… Он меня называл только по имени-отчеству и спрашивал моих советов: «Елена Сергеевна, ну как Вы думаете…»

М.П.: Ну это было стандартно! Мне было 26 лет, и я был, считаю, мальчишкой, и Роман Якобсон [13] ко мне обращался по имени-отчеству: Михаил Михайлович и на «Вы». [14] И прошло шесть месяцев, прежде чем мы выпили на брудершафт и перешли на «ты».

Е.С.: И он требовал, чтобы ты его называл Роман. Он никак не мог…

М.П.: Я так и никогда не смог. Я на «Роман» перешёл, но на «ты» не смог. А он сердился и при этом сам мне говорил: «Михаил, я на Вас обижусь! Я перестану с Вами разговаривать». Так что Юрий был такого же воспитания.

Е.С.: Да. Он был феноменальный совершенно джентльмен. Мы никогда таких людей не видели! Мы видели только хамов. Я сидела разинув рот. Ему дали комнату — не больше этой. [15] Это был его сектор. Вот так был его стол, следующий был мой. Мы сидели лицом друг к другу. Те, кто к нему приходили, садились спиной ко мне. И я видела все его выражения лица. У него было невероятное чувство юмора. Глаза начинали смеяться, когда к нему приходил корреспондент какой-нибудь советской газеты и говорил: «Вы знаете, Юрий Николаевич, — очень таким бойким… (у него не было проблемы назвать его Юрием). — Мы вот сейчас проводим неделю свободы слова!» И я вижу его глаза, они смеются. «Что Вы думаете нам…»?

М.П.: Неделя свободы слова! (хмыкает)

Г.Т.: Но он ответил ему что-то? Он сделал это интервью?

Е.С.: Абсолютно.

Г.Т.: Так что оно где-то, потенциально, было напечатано?

Е.С.: Наверно. Какая-то газета советская. Просто это было очень смешно. А иногда… К нему, например, приходил последний секретарь Л.Н.Толстого.

Г.Т.: В.Ф.Булгаков. [16]

Е.С.: Да. И они сидели и разговаривали. А у меня рот раскрылся — и не закрывался. Я слушала этот русский язык. Я его никогда не слыхала, только когда И.С.Тургенева читаешь… «Когда Ваша матушка покинула нас…», — он седой такой сидел. О, да… И у нас самые лучшие вечера были, — я об этом писала, — когда все уходили. И мы оставались. Юрий Николаевич зажигал настольную лампу и рассказывал нам про Индию. Мы сидели все…

Г.Т.: А он вас домой когда-то приглашал? Вы у него дома собирались?

Е.С.: Я была много раз там, в квартире. Это было что-то феноменальное, потому что все стены были завешаны полотнами Н.К.Рериха… Это всё разворовали, в основном. И эти замечательные книги. И феноменальные совершенно картины. Квартира была небольшая…

Г.Т.: А какая была разница между встречами в институте — и дома у него? Дома что-то другое происходило?

Е.С.: Ну нет. Он всегда был немножко сдержан. И он не был с нами совсем запанибрата, как говорится «вась-вась». Дистанция была определённая. Он был такой человек, как мы говорим, застёгнутый на все пуговицы, он всегда сохранял своё, так сказать, privacy [17].

Иногда он выражался так, что я потом долго-долго это переваривала и думала, как это вообще понимать. Это было как из какого-то романа…
Значит, ситуация была такая. Я была его секретарём, потом он мне сказал: «Вы знаете, Елена Сергеевна, Вам нужно идти дальше учиться, Вам нужно идти в аспирантуру. И я Вам напишу рекомендацию». Он написал. Это была моя вторая попытка. Первый раз меня не взяли, ещё до приезда Ю.Н.Рериха. А тут всё-таки Ю.Н.Рерих и его авторитет — в общем, надежда была. Но какая-то баба партийная написала в стенную газету, что я недостойна научного этого звания, потому что я lunchbreaker, dinnerbreaker, whatever repose [18] — отсутствую не полчаса, а, там, 45 минут или час. И, значит, поэтому не надо меня пускать учиться.

Ему кто-то сказал или он прочитал, но он пришёл очень рассерженный. И пошёл за меня — я никогда этого не забуду — побежал (он, в общем, быстрый очень был человек), побежал объяснять, что я свободный человек и делаю его работу очень хорошо, всё, что он мне даёт; а где и когда… Нет, он это мне сказал: «А где Вы её делаете и когда — это для меня неважно». Но им он сказал, что, когда я отсутствую дольше, это по его требованию.

А потом кто-то написал ещё письмо, без подписи, против меня. И тогда он (я помню его до сих пор) — он так стоял, такой прямой и элегантный, каким всегда был… Стоял и сказал: «Что же это такое? — (шёпотом:) — Это подмётное письмо!» Письмо без подписи — донос фактически, — называл это подмётное [19] письмо.

Г.Т.: (Смеётся.) А тогда это было обычное дело, подмётные письма. Других вообще…

Е.С.: Да.

Е.С.: «Какой же человек, уважающий себя, читает подмётные письма!? — (шёпотом:) — Вы же его рвёте и бросаете в камин не читая!»

(Смеются оба.)

Е.С.: Я думала… камин — это только по книжкам. Что такое камин? И кто бросает эти доносы в камин, не читая!? «Уважающий себя»… — Я думала: «Боже мой, где я, где я вообще нахожусь?» Это вот как я себя чувствовала с Юрием Николаевичем.

Г.Т.: А у Вас, как у секретаря, были какие-то чётко обозначенные функции?

Е.С.: Очень, очень informal [20].

Г.Т.: Так в чём же заключалась вообще суть Вашего назначения?

Е.С.: Я следила, например, за его перепиской. [21] Ему приносили вот такие груды диссертаций на отзывы. На самом деле я понимала мои обязанности как нужно было. Я его старалась уберечь.

М.П.: Защитить.

Е.С.: Защитить от того, как его эксплуатировали. Что я, на самом деле, должна была делать — не очень даже понятно. Ну я ему напоминала, когда он приходил: «У Вас, там, в 12 часов интервью с таким-то, или что-то там ещё, а вечером у Вас это». Когда он не приходил в институт, если было что-то нужно, я ему носила домой какие-то бумаги. Он жил недалеко от того, где я, — на Ленинском проспекте. Так что, как таковые, мои обязанности были очень минимальные, очень неформальные с ним. В основном он мне давал… Скажем, ему нужно было для какого-то журнала дать список его работ по этой теме, — вот я их переводила с английского на русский. Готовила документы какие-то для него, для различных совещаний.

Г.Т.: А Вас в связи с Юрием Николаевичем действительно первый отдел не вызывал? [22]

Е.С.: Практически никогда. У меня только был один вызов в первый отдел. Это было, между прочим, связано со свадьбой дочери цейлонского посла, который нам преподавал пали.

Г.Т.: Малаласекера. [23]

Е.С.: Малаласеке́ра, я его тоже никогда не забуду. Он был совершенно замечательный учитель. И для меня он был страшно важный человек, потому что цейлонская вся эпиграфика написана на пали, и хроники буддийские — они все на пали, не на санскрите. И я с ним учила язык пали. Он приходил к нам в институт и давал нам уроки. Я с ним прочитала всю цейлонскую эпиграфику. Это было просто замечательно. Занимались мы и санскритом: незабываемо, как он учил нас петь гимны «Ригведы», — иногда по ночам они ещё звучат для меня в тишине.
Когда его дочь выходила замуж, эта церемония была в цейлонском посольстве. [24] И, конечно, он мне прислал приглашение. И тут меня вызвали в первый отдел и сказали: «Вот есть приглашение Ваше — Вы не можете, не имеете права туда идти. Потому что перейти порог посольства — это всё равно что перейти границу иностранного государства. Поэтому вот тут лежит приглашение, но мы Вас туда не…» Поэтому меня на свадьбе не было. Но эта церемония вся есть на плёнках, и Ю.Н.Рерих там есть, — это я случайно недавно нашла в интернете онлайн.

Я искала всё, что напечатано Ю.Н.Рерихом и о нём. И вдруг нашла это. Я была крайне взволнована — я плакала просто. Потому что подобные люди больше не встречаются… это было просто замечательно. У нас были с Ю.Н.Рерихом уроки санскрита, а с Малаласекерой — уроки пали. Это было… О! (вздыхает) Да!

Так что — нет, меня больше никогда не вызывали. Вообще со мной странная история: меня, например, никогда не вызывали в КГБ, хотя я знала, что они мной интересуются, они говорили об этом и другим людям.

У меня была подруга, муж которой был известный очень диссидент. Она сейчас живёт здесь, в Америке, недалеко от нас. А он покончил с собой, он сидел три года и вышел из лагеря совершенно just a broken man [25], полностью разрушенный… он писал стихи, был очень литературный человек и очень sensitive [26].

У меня сохранились его письма. Они сейчас, в основном, напечатаны. Спустя некоторое время после того, как он вышел из лагеря, они стали опять его вызывать на допросы, и он выбросился из окна с 11-го этажа. [27] Она это пережила, я её уговорила уехать. Она уехала, и жизнь её сложилась вполне хорошо, здесь, в Америке… Они не только его допрашивали, но они и её вызывали. Она была беременна вторым ребёнком, когда он вышел из лагеря, и её, беременную, вызывали на допросы. [28] В один из её допросов ей сказали: «А вот у вас есть подруга такая-то…» (всюду я была под фамилией Семека. Потом пришлось, здесь уже, в Америке, взять Мишину. Но я свою фамилию никогда не оставила [29].) Значит, «…вот у вас есть такая подруга — Семека, скажите ей, чтоб она к нам пришла». Так (смеётся)… какая-то странная была форма вызова на допрос в органы. Она мне передала, и я сказала (с сарказмом): «Да. Сейчас. Я побегу к ним». Но меня они никогда не вызывали ни в первый отдел, ни в КГБ. Они меня… Как говорил один мой очень большой друг, тоже известный лингвист, вы, наверное, знаете его, Вячеслав Всеволодович Ива́нов. [30]

Г.Т.: Да, конечно,

Е.С.: Как-то я говорю ему: «Почему меня никогда не вызывают, как ты думаешь?» Он говорит: «Они тебя боятся». (Смеётся.) Я очень была упрямая…

Но, тем не менее, у нас перед отъездом был обыск, КГБ пришло. Перерыли всю квартиру. Это известное дело, это напечатано везде. [31]

Г.Т.: Они отняли что-то? Что-то изъяли?

Е.С.: Понимаете как, в это время мы стали жить вместе с Мишей. И за ним ходили, просто ходили за спиной. Он всегда шутит и говорит, что у него была заграничная красная куртка (друзья прислали) и что КГБ тренировало на нём своих агентов. Кроме того, у него была вот такая длинная и густая борода и такие же волосы — всё это выглядело очень антисоветским. И они за ним ходили. И наша квартира просто просматривалась и прослушивалась. Главная наша с ним, по линии диссидентства, вина была в том, что у нас были друзья в итальянском посольстве, очень близкие друзья. Особенно один из них, он много об этом писал позднее, между прочим есть его интервью, Марио Корти [32] Он потом работал на «Радио Свобода». Долго. Мы очень близко дружили с ним. Он был переводчиком в посольстве, он не был дипломатом. И он был человеком совершенно бесстрашным, ничего не боялся. И мы не боялись. Почему, не знаю. Так мы родились. [33] И он служил каналом нашим. Мы пересылали через него, через дипломатическую почту всё на Запад. А он нам приносил то, что там печаталось. Это называлось: мы посылали самиздат, он нам приносил тамиздат. И вот, когда наш друг, — Илья Габай, сейчас опубликованы три книги его стихов, там и здесь, — когда он покончил с собой [34], мы собрались у нас дома, написать некролог, и как раз пришёл Марио. Я знала, что за нами следят. И я, в общем, почистила дом [35], довольно существенно. Но к нам пришло много наших друзей, и некоторые из них принесли что-то, для того чтобы Марио отправил на Запад, статьи кое-какие. Они, видимо, об этом знали. Миша даже подозревает одного из наших так называемых друзей. Я стараюсь не думать об этом, не хочу. Но вдруг в одиннадцать часов раздался звонок. А у нас была маленькая-маленькая квартира, крохотная спальня, совсем малюсенькая, и одна комната, ну, может, величиной с эту [36]. И все сидели в этой комнате — как у Агаты Кристи, в Тринадцать за обедом [37], — в том числе Марио. Передняя была совсем малюсенькая. Значит, позвонили — и ввалились прям вот так, семь человек. Миша вышел к ним, спрашивает: «В чём дело?» Его обвинили в том, что он… Эта история очень длинная: поскольку он был подозреваемый в антисоветской деятельности, то его пытались забрать в армию. А у него язва желудка, и его не могли никак призвать; они очень на него сердились. У него в трудовой книжке было написано, что он летом работал в археологической экспедиции. (Археологической экспедицией руководил мой родственник и друг большой — археолог и писатель Георгий Борисович Фёдоров [38]. Позднее он покинул Россию, эмигрировал в Англию и умер там.) Так как Мишу, в общем, в какой-то момент выгнали со всякой работы, то они сказали (на самом деле они пришли с ордером на обыск), что они пришли будто бы в связи с тем, что он на самом деле не работал — просто подделал эту печать в трудовой книжке. Но, тем не менее, они рылись в наших книгах, в наших письмах. В какой-то момент я спросила: «Что вы ищете? Если он подделал печать, то почему вы просматриваете мои письма, мои книги — это что, печать?» А он на меня так посмотрел и сказал: «…вы же взрослая женщина, неужели вам непонятно, что происходит?», — в общем, не старался скрыть происходящее. Когда они пришли, дверь в большую комнату была закрыта. Они очень были не подготовлены, и Миша старался их держать в передней как можно дольше, требовал, чтоб они дали ему ордер на обыск, чтобы он мог внимательно его изучить. А я вошла в эту комнату… К счастью, квартира была вот как эта комната — на первом этаже. И я этому итальянцу нашему, Марио, сказала: «Что Вы сидите? Уходите!» Он открыл окно и выпрыгнул — и исчез. [39] Но он принёс нам очень много писем отсюда. Люди (наши друзья и знакомые), которые там сидели, от страха стали их жечь — свечки горели… Один агент закричал: «А-а! там что-то жгут!» — и они влетели в эту комнату. Но Марио уже ушёл. Он смог уйти. Ну, и стали обыскивать нас как следует.

Нашу «крамолу» я заранее спрятала, из квартиры унесла, так как чувствовала, что скоро к нам придут. А они были очень глупые. Их, например, взволновала книга «Animal Farm» [40]. «О чём эта книга?» — спросил он. «О животных» — говорю я. Он потерял интерес. Ещё более подозрительны были общие тетради с хеттскими иероглифами (я тогда занималась хеттским у Вяч.Вс.Иванова в университете). Они ничего не взяли из наших книг, но без весьма неприятного эпизода не обошлось. Один наш друг принёс кое-что из запрещённого в своём портфеле, что в тот вечер нашло КГБ, и не признался, что это принадлежало ему. Миша сказал: «Раз обнаружено в моём доме — значит, это моё», и началось гонение против Миши: они против него открыли дело, стали его допрашивать.

Мы сидели в Москве и ждали. ОВИР [41] рассматривал — мы уже подали — документы на эмиграцию, а милиция и КГБ — его допрашивали. Что решится? Они решили, что лучше всего нас выставить из страны. И дали нам разрешение уехать, а на сборы дали семь дней.

Г.Т.: А они позволили вам взять с собой то, что вы хотели, в принципе?

Е.С.: Очень мало. Мы отправили бо́льшую часть, в основном книги. Но Марио Корти нам помог кое-что вывезти. Перед отъездом, когда нам дали разрешение, я позвонила следователю, который вёл Мишино дело, и сказала: «Знаете что, мы уезжаем, так что до свидания, можете закрывать наше дело». Он сказал нам: «Это дело никогда не будет закрыто». Я никогда туда не ездила, нет желания никакого, не было никогда… Сейчас мы, конечно, живём в сумасшедшем мире, здесь тоже…
Так что давайте Ваши вопросы, постараюсь Вам ответить.

Г.Т.: Да, продолжим.

Е.С.: Я Вам хотела рассказать историю, которая связана с Ю.Н.Рерихом. Вы знаете, как всё произошло, почему он вернулся?

Г.Т.: Да, знаю.

Е.С.: Поехал Хрущёв в Индию. Не мог выговорить… «Как там его…? А… Джавахарлал Неру», он не мог произнести это имя, но поехал. [42] И там его встретила делегация, в том числе Рерихи. Ю.Н.Рерих сказал (что была истинная правда), что его отец, вот, такой-то, художник Николай Рерих (конечно, Хрущёв ничего о нём не знал, но, видимо, кто-то ему шепнул, что это миллионы долларов, миллионы рублей картины эти [43]), что отец всегда хотел, чтобы они вернулись в Россию. Ну и Хрущёв ему обещал всё — золотые горы: «мы дадим квартиру, мы дадим машину, мы создадим музей, лучший в мире музей Рериха», и так далее… И он, поверив всему этому, поехал. [44]. И всё время, пока мы с ним работали, вторая часть его деятельности — это были усилия создать музей Н.К.Рериха. Вот сейчас что происходит — это страшное дело! [45]

Г.Т.: А он Вас как-то в этом задействовал как секретаря, просил писать Вас письма?

Е.С.: Да. Конечно. Ещё больше сотрудницу, которая меня сменила, — она ещё больше была вовлечена в его дела. К сожалению, она умерла очень рано, моя самая близкая подруга, Наташа…

Г.Т.: Наташа Лубоцкая.

Е.С.: …Наташа Лубоцкая. Она была замечательная женщина. Благодаря Юрию Николаевичу, я была очень сильно в науку вовлечена, а она менее. Хотя потом она тоже защитила диссертацию по древнеиндийским законам. [46] А она была вообще человеком очень personal [47], поэтому она была близка с его этой так называемой сестрой, которая его сестрой не была [48] и которая, собственно, разбазарила те картины, которые были в квартире. Вы знаете эту историю, страшная история, я просто… Ах, ужасно. Тогда говорили все: он приехал как бы с двумя сёстрами. Но они, на самом деле, она и её сестра Людмила, были прислугой там в доме, они совсем были некультурные женщины. Казалось — тогда казалось, что она очень преданная и понимает, что происходит, а на самом деле, как только появился мужчина (она была уже весьма немолодая женщина), так вся преданность была забыта. Так что Наташа очень много с ними имела дело.

Вы же эту фотографию видели, которую я опубликовала — это заседание. Там и Наташа, и я — обе мы там сидим с ними, молоденькие совсем девочки.

Г.Т.: У меня сейчас такое представление, что в самом начале у Юрия Николаевича [в секторе] было два сотрудника. Это А.М.Пятигорский [49] и Октябрина Волкова [50].

Е.С.: Да.

Г.Т.: А как они к нему попали?

Е.С.: Из всех сотрудников института Ю.Н.Рериху дали всех, кто занимался текстами древнеиндийскими до его приезда, а потом стали сотрудниками в отделе Индии. Я Вам говорила, что там 99 процентов — это были всё советские, официальные люди. Но держали «для красоты» небольшую группу настоящих учёных. Я тогда ещё к ним не имела отношения. Октябрина Волкова изучала санскрит в Ленинградском университете и знала его лучше всех в стране; она знала санскрит так, я думаю, как никто в России. Она читала древние санскритские тексты так, как мы читаем перед сном в постели, на ночь, интересные детективы, — это, вообще говоря, весьма серьёзная штука. Эту небольшую группу специалистов перевели туда, ну что с ними делать? Ю.Н.Рериху дали сектор — обещали отдел, но на отдел кадров не хватило. Всё, так сказать, что Хрущев ему обещал, всё было дано, но дано в очень маленькой дозе. [51]

Г.Т.: В урезанном виде.

Е.С.: Очень. Квартира была небольшая. Но она была, там был холодильник — всё, так сказать, необходимое… Машина была.

Г.Т.: А её сразу дали?

Е.С.: Машину сразу дали.

Г.Т.: У него был свой шофёр или он сам водил?

Е.С.: Он кого-то нанимал, — я не знаю, как это происходило. Он сам не сидел за рулём, его кто-то привозил всегда. [52]

Г.Т.: Вы думаете, что он сам должен был нанимать? Что это не…

Е.С.: Нет, ему никто не давал шофёра.

Г.Т.: Но машину дали государственную или как собственную?

Е.С.: Квартира в собственность и машина. И, вместо отдела большого, дали маленький сектор. Мы все сидели в одной небольшой комнате. Когда ему дали этот сектор, стали думать, кого туда посадить — надо ж сотрудников тоже иметь! Ну, вот — знали, кто занимался древностью и серьёзно работал. И взяли всех.

Г.Т.: А он сам искал людей? Скажем, потом он сам подмечал людей, говорил: вот, может быть, Вы ко мне придёте, — он сам отбирал или…?

Е.С.: Нет, нет.
Я всегда говорила и писала о том, что нам очень повезло, что мы встретили Юрия Николаевича. Но ему тоже повезло, потому что, когда он приехал, к нему попали люди, которые вообще никогда не поддавались тем тоннам лжи, которыми их постоянно кормили. Они честно и трезво смотрели на жизнь в «коммунистическом» государстве. Они были прогрессивны, все преданы своему общему делу, любили друг друга. Они очень быстро поняли уникальность Юрия Николаевича, неповторимого учителя, которого судьба им послала, и он платил им тем же. И с точки зрения их способностей, научных интересов и знаний, это была исключительная группа. В секторе было всего несколько человек официальных сотрудников. Но к ним тесно примыкали также люди, которые, оставаясь формально в большом отделе Индии, были связаны с нами по своей работе. Такой, например, была Татьяна Яковлевна Елизаренкова. [53]

Г.Т.: Прекрасное интервью — то, что она написала.

Е.С.: Она прекрасно знала всю «Ригведу». Она была моим очень большим другом, сюда приезжала к нам в Америку два раза… Писала подробные письма. А теперь тишина, осталась только память… Ведь никого нет уже, это ужасно грустно. Зная, что больна, она торопилась закончить «Атхарваведу», чтобы завершить любимое дело, работала дни и ночи. Мы очень дружили. Так что все… естественно, атмосфера и предмет, потому что люди, которые в России занимались древними языками, такими как санскрит, не рассчитывали на карьеру большу́ю или высокие заработки. При жизни Сталина их просто сажали.
Нас держали для чего? Для международного реноме. «Вот, пожалуйста: у вас конгресс — вот мы посылаем своих учёных». [54] Как бы из милости нас держали. Советской власти мы были не нужны, никто из нас. Когда началась оттепель и вся эта диссидентская компания, то о нас всегда говорили: «О, эти евреи и лингвисты», — так нас называли. Замечательное определение?

А у нас были ежегодные… Вы знаете, конечно, Лотмана, Юрий Михайлович. [55]

Г.Т.: Слышал.

Е.С.: Мы ездили в Кяэрику. И в Таллин. Мы ездили просто каждый год, это называлась Летняя школа. [56] И… «Мы знаем, чем вы там занимаетесь». И ведь действительно все эти люди подписывали письма, когда была компания диссидентская… Потом нас, диссидентов, в основном выгоняли с работы. Меня они, правда, не выгнали, Сашу Пятигорского тоже нет, но всех вызывали на проработку… Меня обвиняли в том, что я не только подписывала, но я давала другим подписывать, распространяла «антисоветские» материалы. Так что ситуация была сложная, трудная, подчас трагическая.

Ещё я хотела Вам рассказать о моей истории в библиотеке [57] с выходом из комсомола и как она повлияла на то, что я стала секретарём Юрия Николаевича. Как только я подала заявление о том, что хочу покинуть эту организацию, поднялся переполох. Ничего подобного никто из начальства никогда не слыхивал. Меня стали вызывать на партийные собрания. Я отказывалась прийти, говорила: я не член партии, не обязана с вами объясняться, я достигла 25-летнего возраста, до свидания. И я, кстати (Миша [58] — мой второй муж, я была уже замужем, у меня был ребёнок), говорю: «Мне некогда этим заниматься: наукой, и ребёнком…», и всё такое.

Значит, Ю.Н.Рерих, когда ему сказали: вот Вам квартира, вот Вам машина, вот Вам сектор, несколько человек сотрудников, и вот Вам секретарша, — он сразу испугался, потому что его предупреждали, что Вам обязательно дадут кого-нибудь, кто будет за Вами следить. Такова роль секретарши. И он посмотрел на мою биографию…

Г.Т.: Это уже сразу при первой встрече?

Е.С.: Дома, до встречи посмотрел, мне потом рассказали. И в моём деле было написано, что до этого я работала в библиотеке Академии наук. А библиотека Академии наук было такое место, где работало очень много (я-то была совсем молоденькая) старых дам, которые скрывались, как мы называли это — «осколки разбитого вдребезги», «осколки старого режима»: они знали французский, знали немецкий… — они там сидели, тихонько писали что-то в своих углах. И он кого-то из них знал, ещё его отец, мать знали. И он побежал в библиотеку расспросить обо мне. Старушки ему сказали: «Она как раз наоборот». Он такой довольный оттуда пришёл (смеётся), что я никак к этой категории не отношусь. Так что у нас с самого начала, с момента, когда мы с ним встретились, были очень хорошие отношения, никаких подозрений.

Он меня всегда спрашивал: «Елена Сергеевна, ну как же так?» Вы ведь знаете историю диссертации про Неру в двух вариантах. То Неру был лучшим другом, то стал злейшим врагом.

Г.Т.: Об этом хорошо бы поподробней. То есть они приносили эти диссертации, но, всё-таки, он сам всё просматривал.

Е.С.: Да.

Г.Т.: Они не проходили через Вас, скажем, что Вы могли говорить: ну это не стоит смотреть. Сам педантично…

Е.С.: Нет, нет. Он мне говорил: «Вот мне принёс такой-то диссертацию, и я прочитал, та положительна была…» — Но тут произошла перемена в политике, в отношении к Неру, и за ночь Неру стал врагом. — «…И он ко мне прибежал, этот человек, взял свою диссертацию, переписал всё…»

М.П.: Разумеется.

Е.С.: И приносит ему… [59] Он не понимал этого совершенно. Он мне говорит: «Почитайте, посмотрите: что это такое?» Я говорю: «Ну как, что это такое, — политика». Он говорит (шёпотом): «Но позвольте, Елена Сергеевна, есть же научная истина!» Ну что Елена Сергеевна, которой было 25 лет, вот на это ему могла ответить? Я смеялась только: «Юрий Николаевич, бросьте читать это всё». Я старалась всячески что-то объяснить — великому учёному…

Например, нас всех заставляли проходить какую-то военную подготовку, противогазы какие-то. И его тоже послали. Я говорю: «Не ходите, Юрий Николаевич, не надо, не тратьте Вы на это силы свои, зачем это Вам». Пошёл… Раз ему говорят надо, значит надо. Он приходит и смеётся, и говорит: «Знаете, моих знаний Первой мировой войны хватило на…, — (смеются оба), — …на то, чтобы всё там сдать и всё было в порядке». Вот так.

Г.Т.: А вот Наташа Лубоцкая, она до самого конца была у него секретарём?

Е.С.: До самого конца.

Г.Т.: Когда он умер, среди вас были разговоры, что его отравили? Или не ходили разговоры?

Е.С.: Нет.

Г.Т.: Потому что в этих рериховских кругах всегда был этот…

Е.С.: Правда?

Г.Т.: Да, это было очень сильное… [60]

Е.С.: Вот среди нас только было единственное недоумение: Вы знаете, Ю.Н.Рериху не было 60-ти.

Г.Т.: Ему было пятьдесят семь.

Е.С.: Наша комната в институте была в конце коридора, надо было подняться по лестнице на второй этаж и пройти коридор. Я слышала всегда, как он бежал, он никогда не ходил медленно, размеренно, он бежал, он был настолько физически в форме, что никому в голову не приходило, что что-либо плохое может случиться! Он никогда не принимал никаких лекарств, абсолютно никаких.

Он вообще… он нам не говорил прямо, что он буддист. Об этом только кругом шептались. Я до сих пор точно не знаю, думаю, что да. Он нам рассказывал очень много, но сам он никогда не говорил: я… я… Но он нам рассказывал вещи некоторые, об Индии, в которые он, очевидно, верил и которые мне всегда казались странными. Он, например, рассказывал, как одного человека посадили в тюрьму англичане и, придя однажды в камеру, увидели, что его там не было. Камера была пуста. Заключённый материализовался где-то ещё. [61] Или что два каких-то племени враждовали друг с другом. Главарь одного из племён был зверски убит своими противниками. Через некоторое время в деревне появился белый тигр, который, на самом деле, был перевоплощение убитого. Он рассказывал это всё как факт, не как легенды. Я даже никогда об этом не писала, потому что эти вещи мне всегда казались немножко странными.

Но я Вам могу сказать моё личное убеждение… я ничего с этим не могу сделать, that’s beyond me [62]. Когда он умер… Я ничего не слышала про отравление, я только знаю, как факт, то, что ему сделалось плохо. И у него были раньше какие-то проблемы с желудком, больше никаких болезней не было. Эта самая, Ираида, вызвала скорую помощь. И они хотели ему сделать укол камфоры. Они сразу сказали, что это сердце. А он отказался, и они его заставили подписать бумагу, что он не хочет укола, — так нам рассказывали. А когда они уехали, он встал с кровати, пересел в кресло — и умер. Так, во всяком случае, нам рассказывали. Насколько это правда — это может вполне быть неправдой. Но когда он умер, тело его привезли в институт. В нашем институте, в Армянском переулке [63], был так называемый белый зал. Мы — плакали. Для меня это была потеря… Я честно Вам скажу — правда, я отца своего мало знала, мои родители были в разводе, но я его очень любила по-своему. И, когда он умер [64], я меньше плакала, чем когда умер Ю.Н.Рерих. Для меня это была такая потеря… мы на него молились все. И я пошла в этот белый зал, долго стояла у гроба, и у меня было полное убеждение, что он мне улыбнулся. Я никогда, никогда не могу этого забыть! И я знаю, что это невозможно, я знаю — но я это видела! Так что бывают вещи, которые нам кажутся реальными… но… я ведь видела, что улыбнулся, чуть-чуть так вот губы как будто у него…

Ну что, как они нас…! Приходил заместитель директора — негодяй, который отсидел в сталинском лагере семнадцать лет! Ничего не понял, ничего! Вернулся таким же негодяем, каким был. Он кричал истерически на нас с Наташей: «Что, что вы тут рыдаете? Подумаешь, какой-то буржуазный учёный! Они тут рыдают. Снять его портрет!» (у нас висел). Это у меня в кабинете, наверху, где он сидит за рукописями своими. Хороший очень портрет, знаете его наверное, да?

Г.Т.: Наверное, знаю, да.

Е.С.: Сидит за столом, рукописи тибетские… уникальные… перед ним. Мы же с Наташей своими руками привезли библиотеку и всю её организовали. Многие нам помогали. Это была очень хорошая комната. И там продолжалось всё важное, в окружении его собрания священных предметов и его библиотеки в атмосфере Юрия Николаевича работали хорошие учёные… Уже без него, но по его следам.

Г.Т.: То есть в кабинете.

Е.С.: Елизаренкова там работала, Волкова там работала.
Парфионович [65], который делал тибетский словарь, и такая Вилена Дылыкова [66], самая молодая сотрудница отдела, отец которой, монголовед С.Дылыков [67], тесно сотрудничал с Юрием Николаевичем. Ю.Н.Рерих очень к ним хорошо относился. Они сделали этот словарь, докончили его, они все там сидели, и атмосфера была замечательная. Висел огромный увеличенный портрет Ю.Н.Рериха. Естественно, это был его мемориальный кабинет, и стояли такие, как в музеях, стеклянные шкафы. И там были рукописи тибетские, какие-то предметы культа очень дорогие, кинжалы, археологические артефакты. Там столько разворовали! [68]

Сначала Наташа была хранитель, потом она ушла в аспирантуру. Был такой Цыганков [69], очень простой человек, который учился санскриту в университете, ничему не выучился, но он очень хорошо относился ко всем. Он хранил все эти книги, шкафы и прочее. А потом он ушёл на пенсию — и всё растащили. [70]

И вот этот заместитель директора, Ульяно́вский [71], который сидел, он к нам вбегал и кричал: «Снять портрет! Что вы тут слёзы распустили, подумаешь! Кто он был такой — буржуазный учёный!»

Г.Т.: Вот Вы пишете в статье: «Для Юрия Николаевича было аксиомой: если в анкете в рубрике “знание иностранных языков” было написано, например, “английский” — то это означало совершенное им владение».

Е.С.: (Смеётся.) О да, это со мной было.

Г.Т.: Вы про эти анкеты можете пару слов сказать? Как эти анкеты до Юрия Николаевича доходили? Обычно эти и подобные документы находились в отделе кадров, нет?

Е.С.: Ну нет, он знакомился, когда его будущие сотрудники приходили к нему, отдавали ему свои документы: кто они такие, где они учились, что они знают. И у меня было написано: испанское отделение кончила. Знание языков: испанский, английский. У него всё было по-английски, все его documentation [72], всё абсолютно. Скажем, его биография и список работ, которые он писал в своё время по-английски, — он мне давал их и говорил: «Вот, пожалуйста, переведите». Он никогда даже не спрашивал, можете ли вы или не можете их перевести. Раз у вас написано «знание английского», он считал, значит вы можете. Ну и что тогда, сказать ему: «Юрий Николаевич, это мне очень трудно» — было нельзя. Я брала как само собой разумеющееся: «Будет сделано!» Сидела день и ночь, переводила всё это и приносила ему.
Точно так же… Началось с того, что был такой Б.Л.Смирнов, в Ашхабаде, который переводил «Махабхарату». [73] Она была переведена, с точки зрения Юрия Николаевича, так сказать, небезупречно, не очень точно, не очень аккуратно. И вот я сидела целый год. Это он мне давал, и я должна была делать поправки. Это была моя первая с Юрием Николаевичем работа.

Г.Т.: То есть вначале только Вы одна работали?

Е.С.: Я и Елизаренкова. И вот эти вечера, когда после конца рабочего дня мы оставались, — мы работали над этими текстами. А потом он нам рассказывал… Это были самые замечательные моменты, когда уже все уходили из института, и мы сидели. Верхний свет выключался и…

Г.Т.: Вот эта правка, где она осталась?

Е.С.: Я всё это отдала ему. Я не знаю. [74] А мы работали очень, очень напряжённо.

(После небольшого перерыва.)

Е.С.: Дед мой, который собирал все эти картины, — я выросла у них с бабушкой. Я в такой красивой обстановке выросла! Бабушка была моя невиданной красоты актриса. Это всё было так красиво: картины, посуда… Мой дед был еврей. Когда я, в первый раз, пришла к нему — в мае я окончила школу — и сказала, что мои друзья евреи не могут поступить физико-технический институт, их не принимают, он на меня кричал, кричал первый раз в жизни, — второй раз в жизни, — топал ногами и кричал: «Это неправда! В нашей стране нет антисемитизма!»

Г.Т.: Может быть, Вас берёг.

Е.С.: Я выросла в еврейской семье, потому что русская моя сторона отошла очень быстро. Мне было два года, когда мой папа уже расстался с мамой. А я выросла у бабушки с дедушкой, полностью. Мама моя в Ленинграде оставалась, и я её видела по большим праздникам. Бабушку я боготворила, она была для меня просто всё. И дед. Я выросла у них в семье. Я никогда не слышала ничего про евреев, я не знала, что есть русские и евреи — до тех пор, пока я не пошла в школу. В школе мне сразу объяснили. Учительница — там был еврейский мальчик и я — посадила нас в самый конец и объяснила мне, что я недостойна сидеть впереди. Я тогда только первый раз узнала, что есть евреи, есть русские, что есть разница, — я считала: люди все как люди. Мои дедушка и бабушка говорили без акцента, на чисто московском языке. Я никогда не знала ни про религиозные праздники, ни про различные религии — ни-че-го! Они хотели быть русскими, они хотели быть как все. Мой дед был фактически заместителем Кагановича [75], фактически он был начальник финансового отдела огромного министерства, тогда Наркомат назывался. И я, наверно, единственная из сейчас живущих (смеётся), которая разговаривала по телефону с Кагановичем-наркомом. Он позвонил однажды — а я была маленькая совсем, я взяла трубку, дедушка спал. Это было днём, они же все по ночам работали! Я подошла: «Алё». Он говорит: «Девочка (он понял, что ребёнок), позови своего дедушку». Я говорю: «Он спит, я его будить не буду». — «Хм, — такой смех, потом говорит: — Ну когда он проснётся, скажи, что звонил Лазарь Моисеич». — И ребёнок (мне было лет шесть, наверное)… «Лазарь Моисеич», — я поняла, что это страшно. Вот как это я поняла, я не знаю до сих пор. Говорю: «Щас-щас-щас», — и стремглав побежала к деду в спальню, крича: «Дедушка, тебя Каганович». И дед вскочил, подбежал к телефону, в нижнем белье — а для меня до этого эпизода дедушка был всё, потому что отца я не знала. А тут он так взял трубку и стоял вот так вот, склонившись: «Да, Лазарь Моисеич! Да! Сейчас же, да!» И я смотрела — и все мои отношения с дедом были кончены… Это выглядело как… как слуга и хозяин. Всё мое уважение… Всё было кончено.

Г.Т.: Но он своей смертью умер?

Е.С.: Он своей смертью, но очень рано. Ему был 61 год, по-моему. Отец мой умер в 60 лет. Отчим — в 58. Мужчины в России умирали очень рано.

Г.Т.: Вопрос про Малаласекеру: он с вами занимался в той же комнате?

Е.С.: Он в посольстве жил, просто к нам приезжал давать уроки. В той же комнате. Он ещё приезжал позднее, уже когда Ю.Н.Рериха не было, когда мы сидели в этом кабинете.

Г.Т.: А Ю.Н.Рерих сам присутствовал на этих уроках?

Е.С.: Я не помню, чтобы он присутствовал. Сингальским с ним занимались всего два человека. Это не общая была группа. Это было уже в конце жизни Юрия Николаевича… я поступила в аспирантуру и Ю.Н.Рерих был моим научным руководителем официально. Я не успела кончить диссертацию при нём, я только начала́. И он мне дал так много… Он всегда говорил нам так, что он очень любит Индию, и что Индия очень красивая страна, и хорошая страна, но Цейлон — это paradise [76]. И, в общем, я решила, что Цейлоном никто не занимается, давай-ка я… Для этого мне нужно было пали выучить. Потому что я читала всю эпиграфику, все хроники. Ю.Н.Рерих дружил с Малаласекерой, и тогда он появился у нас. Он приезжал на машине, давал нам уроки. Я и Тася Елизаренкова, мы сидели обычно с ним, разбирали сингальские тексты. Но это было уже незадолго до смерти Ю.Н.Рериха. И потом, после смерти Ю.Н.Рериха, он продолжал приезжать. [77] Он приходил к нам, в кабинет, он с нами разговаривал, и какие-то подчищали последние с ним… То, что мы читали, надо было посмотреть — и то, что было сделано. Но новых уроков больше не было.
С Ю.Н.Рерихом мы занимались санскритом. И занимались санскритом главным образом по текстам из «Махабхараты».

Г.Т.: А он дома какие-то уроки с вами проводил?

Е.С.: Нет.

Г.Т.: Дома у него была частная своя жизнь?

Е.С.: Дома — частная, да. У него были свои люди какие-то, с которыми связана была семья Рерих. Их было довольно много, свой круг людей. Это была работа — а это была его жизнь, связанная с работами отца, с созданием музея. Там было много людей.

Г.Т.: А в то время Вячеслав Всеволодович Иванов появлялся у вас? Потому что А.М.Пятигорский говорит, что он сам дружил — и с Вяч. Вс.Ивановым, и с В.Н.Топоровым [78].

Е.С.: Да.

Г.Т.: А у Ю.Н.Рериха были какие-то отношения с ними?

Е.С.: Были. Они с ним не занимались языком. Они все уже знали санскрит, учили в университете. Цыганков, между прочим, был в той же группе в университете.

Г.Т.: Что и Топоров?

Е.С.: Что и Топоро́в, Иванов, Елизаренкова, Гринцер [79], который санскритской литературой занимался. Они были все в одной группе в университете. И бывший армеец Цыганков. В университете у них был замечательный учитель санскрита, М.Н.Петерсон [80], старый профессор. Сыркин [81], который Упанишады переводил, тоже изучал санскрит у него. Он их обычно называл по имени-отчеству, — это очень забавно, — он говорил: «Вячеслав Всеволодович, Владимир Николаевич и товарищ Цыганков».

Г.Т.: (Раскатистый смех.) Показательно.

Е.С.: (Смеётся.) Очень… Вячеслав Всеволодович Иванов был моим очень большим другом, много-много лет, с далёкой юности. Он большое очень влияние оказал на меня — он и Ю.М.Лотман — огромное влияние, потому что я позднее стала заниматься сравнительной мифологией. В лотмановском стиле (семиотикой [82]). И у меня напечатаны работы, две по-английски из них, большие. Это, в общем, линия, которая идёт от К.Леви-Стросса. [83] Леви-Стросс, Лотман, Иванов — вот эта школа, и Топоров, конечно. Эти ж Тартуские школы все были семиотические. Так что я от конкретного изучения памятников, как с Юрием Николаевичем, немножко ушла, потому что возможность учиться закончилась. Я немножко училась, конечно, ещё и у Елизаренковой и у Волковой, мы постоянно что-то делали вместе. Но, в общем, это была больше всего семиотика.

Г.Т.: А как Вы думаете, у Наташи Лубоцкой были какие-то материалы, связанные с Ю.Н.Рерихом, которые бы сохранились у неё?

Е.С.: Сын её стал крупнейшим лингвистом. Но он лингвист, именно индоевропейский. Он живёт в Голландии. [84] Они в Голландию уехали. Наташа умерла там, ей было всего 50 лет.

Г.Т.: Какие Вы ещё фамилии, может быть, помните, кроме Пятигорского, Волковой, Лубоцкой? Из аспирантов: Яковлев [85], Туркин [86]…

Е.С.: Ну как, была целая группа, которая тибетским занималась! Богословский [87], потом Парфионович…

Г.Т.: Вот такая В.В.Вертоградова [88] — тоже у него занималась?

Е.С.: Вертоградова — она как раз не тибетским, а санскритом занималась, индоевропейскими языками, она лингвистка чистая. А Парфионович занимался его словарём, очень серьёзно, и его напарницей, так сказать, была Вилена Дылыкова. У них был роман. Потом они поженились. Парфионович был тоже интересный человек, такой очень простой парень, армеец в прошлом, и большой пьяница, но он очень хорошо знал тибетский. И работал честно, был предан Ю.Н.Рериху. И, надо сказать… Я защищала диссертацию в 64-м году [89], и это был как раз момент, когда был суд над И.Бродским. [90]

Г.Т.: А после Ю.Н.Рериха — извините — после Ю.Н.Рериха кто был Вашим научным руководителем?

Е.С.: Это я Вам тоже расскажу потом, это очень интересная история.

И, значит, я защитила диссертацию, был банкет. После этого банкета мы поехали ко мне. Парфионович был, Волкова и Пятигорский. И мы написали письмо в Президиум [91] с протестом, телеграмму, против процесса над Бродским. Это был первый наш открытый протест. Все подписались, в том числе Парфионович. Он отличался от нас от всех. Мы какие-то были более такие рафинированные, а он был очень простой человек, и, как я говорю, армейский, но очень хороший. К нему очень хорошо относились.

В кабинете обычно сидели Сыркин, Парфионович, Лубоцкая, Цыганков, я, Дылыкова… ну ещё были люди. Кутасова [92] была такая, занималась философией. Какие-то были люди, которые приходили и сидели там. Но, в принципе, вот это было… Елизаренкова, конечно.

Г.Т.: Во всех группах, в которых я был, в Латвии, ну знаете, как у нас говорили, всегда имелся хотя бы один стукач.

Е.С.: О, да. Абсолютно.

Г.Т.: И, честно говоря, мы никогда не знали… тех, ну, по крайней мере, я никогда не знал. Но меня это как-то и не очень беспокоило. Я думал, что это между этим человеком и его совестью…

Е.С.: Да.

Г.Т.: Ну вот сейчас, когда это всё кончилось, время от времени мне оттуда друзья пишут и говорят: «А ты знаешь, вот тот был…» и так далее. А у вас, скажем, это было? У вас был какой-то стукач? — я даже не хочу знать, кто он! Но Вы потом открывали что-то?

Е.С.: Вот в этой нашей маленькой группе, среди наших друзей… обычно Миша всегда говорит: «Я подозреваю…» — я говорю: «Я не хочу, I don’t wanna know [93]». Вот когда к нам пришли с обыском, кто-то явно совершенно…

Г.Т.: Из тех, кто там был?

Е.С.: Ясно. Потому что кто-то сказал, что у нас будет Марио. Это мы точно знаем, потому что Марио убежал, как я Вам сказала. Мы вскоре уехали. А когда мы уехали, то пришёл очень крупный чин, полковник КГБ, всё это рассказал, что было, как Марио убежал… — Кто знал это? только те, кто присутствовали? — И потребовали, чтобы его отправили обратно, в Италию. И всё, его пребывание в Москве на этом кончилось. Он это в своём интервью рассказывал, мы не знали даже об этом. Но это явно, что кто-то донёс, — но не из группы Ю.Н.Рериха.

No. Нет. Я даже не знаю, как нам повезло так. Я говорю, что это было золотое время, совершенное исключение. Поэтому я и говорю, что нам повезло и ему повезло. Кто-то, кто к нам приходил иногда, — вполне возможно. Но не само вот это, так сказать, ядро этой группы. Нет. Это абсолютно точно нет.
Вот кто жив ещё — Борис Огибенин. [94] Он живёт во Франции. Он тоже санскритом занимался. Но он был гораздо моложе, и он, по-моему, как аспирант к нам пришёл позднее. Он застал группу ещё в кабинете Рериха, но не самого Ю.Н.Рериха. Вы никогда там не были?

Г.Т.: Я не был ни разу.

Е.С.: Вот эта фотография, которая опубликована, мы как раз сидим… [95] Мы устраивали после смерти Ю.Н.Рериха в этом кабинете каждый год Рериховские чтения. И даже издавали — компьютеров ещё не было — дуплицировали на какой-то машине, очень такой примитивной.

Г.Т.: Ничего не сохранилось?

Е.С.: Один экземпляр у меня есть каких-то Рериховских чтений. Первое, по-моему, или второе чтение. Интересно, да?

Г.Т.: Абсолютно. Это не должно пропасть.

Г.Т.: А что-то про отношения Ю.М.Парфионовича с Б.Д.Бадараевым [96] Вы знаете? Или это прошло мимо Вас?

Е.С.: Я помню Бадараева. Не знаю, это по поводу словаря?

Г.Т.: По поводу словаря, да. Потому что, при подготовке этого к печати, заметная часть тибетского текста вписана рукой Б.Д.Бадараева. [97]

Е.С.: Я его помню хорошо.

Г.Т.: А потом они его задвинули уже совсем на задний план, и весь почёт пришёлся на Ю.М.Парфионовича. [98] Я ничего не знал, просто такой научный…

Е.С.: Я только могу Вам одно сказать: Бадараев сидел у нас в кабинете, работал, дикий человек совершенно.

Г.Т.: Дикий в каком смысле? Глупый или…

Е.С.: Нет, но на довольно рафинированную русскую публику… Он приходил, снимал с себя ботинки, сидел в… Эх… Да, такой…

Г.Т.: Ну ясно, ясно. [99]

Е.С.: Он знал, конечно, язык и работал. Но Парфионович работал очень много, это я могу точно Вам сказать.

Г.Т.: А почему словарь вышел только в 80-х годах? Потому что, в принципе-то, он был…

Е.С.: Они после смерти Юрия Николаевича продолжали работать. Я уехала [100] — ещё они работали над этим. Он не был кончен. Это точно. Я не могу сказать какие-то детали, потому что я к этому не имела отношения, не знаю тибетский никак. Октябрина Волкова учила тибетский, она немножко была с ними связана. Увы, её нет в живых давно. Но они работали каждый день, когда я там бывала, Парфионович и Дылыкова, они вдвоём, обычно, работали над этим очень много.

Г.Т.: Когда у вас было разбирательство в президиуме в связи с выходом в свет «Дхаммапады», то Юрий Николаевич после этого с вами как-то делился этим?

Е.С.: Он был devastated [101], он ничего не мог понять тоже. Он не мог понять, что это такое, о чем идёт речь, когда нам говорили, что это пропаганда буддизма. — «Это же текст, это же старый текст, это же древний текст, он просто переведён». — Он ничего не мог понять.

У нас был иммунитет против этого. Мы знали, что нужно это как-то пережить, отбросить от себя всю эту грязь и продолжать делать свои дела. Он, не зная советской действительности, не мог просто осознать, как это возможно. Как он мне говорил: «Есть же научная истина!» — Я смеялась. Мне было 25 лет. Какая истина? Какая научная истина?

Когда я кончила своё испанское отделение, я хотела по-прежнему заниматься историей, — я ещё не знала какой, — и однажды пошла на заседание, в Институт истории, послушать, как там идёт обсуждение какой-то вышедшей книги по европейскому средневековью. Я всегда хотела заниматься каким-то предметом, далёким от политики, — это мне было ясно. Я пришла, и критиковали старого профессора. Его книга касалась сельского хозяйства в средневековой Англии. И они его критиковали за то, что там нет марксизма, там что-то такое. И он встал — такой растерянный, старый профессор — и сказал: «Но позвольте, есть же факты!» И вскочила дама (такая партийная тётка) — и сказала: «Какие факты?! Что нужно марксистскому историку? Два-три факта и глубокий анализ!» И я, девочка, сидела там, в этом зале, я встала, ушла и думаю: нет, этим я заниматься не могу. «Два-три…» — я на всю жизнь запомнила это! «Два-три факта и глубокий анализ!» Понимаете…
Так вот, Юрий Николаевич этого понять не мог. Его всё это глубоко ранило.

Г.Т.: А он никогда не подавал виду, что он с удовольствием бы…

Е.С.: Уехал обратно?

Г.Т.: Да.

Е.С.: Нет. Речь шла всегда о том…

Г.Т.: Что его мотивировало, что?

Е.С.: Всегда речь о том, как отец его любил Россию. Был какой-то образ этого… Мы здесь сталкивались с этим: старые эмигранты — для нас тогда старые, когда мы сюда приехали, — когда мы говорили о Советской России, они на нас смотрели с большой нелюбовью. Был какой-то образ, идеальный образ России, которую они любили. Мы не любили то, в чём мы выросли. А они любили, вот была какая-то великая Россия, с каким-то особым, духовным таким началом. А кто из нас видел это духовное начало, из тех кто родился при Советской власти? Кто из нас видел?

Так что мы просто из разных… Для нас это не очень понятно было, а для него — человека, воспитанного в духе отца, за пределами страны… Он же никогда тут не жил! Что ж он был, ребёнком!

Г.Т.: Вы не помните, когда Ю.Я.Цыганков сменил Н.Ю.Лубоцкую в кабинете? И почему?

Е.С.: Потому что она ушла в аспирантуру. Так же, как и я.

Вы меня спросили, кто был моим научным руководителем. Ю.Н.Рерих был вначале, потом он умер. Я осталась без научного руководителя. Но так как этот сектор религии и философии принадлежал отделу Индии в целом, то мне дали какого-то человека, надо сказать, очень приличного, который занимался современной Индией. Он был человеком старшего поколения. Не знаю, сколько ему было лет — 60, может быть 50 с чем-то. Он ничего не понимал в том, что я делала, абсолютно ничего. Поэтому я сама работала. Прошло два-три месяца, и он умер. Мне дали другого человека, вот. Тот был Гольдберг [102], мне дали [другого], тоже пожилой был человек. Прошло несколько месяцев — он умер.

Г.Т.: (Смеётся.) Тогда поняли, что уже третьего давать нельзя?!

Е.С.: Три — три! — умерло. Мы сидим с Наташей в кабинете Рериха, и она мне говорит: «Лен, ты знаешь что? Тебе больше никто, никто не согласится, — (смеются оба, долго), — быть твоим руководителем. Посмотри, что происходит: они все умирают!». И мы с ней сидим смеёмся: ну что, девчонки ещё! И тут я вижу — открывается дверь и в кабинет Рериха входит Вячеслав Всеволодович Иванов. (У него было имя такое, в семье и для друзей, — Кома: какое-то детское его имя). Он так входит, а я поворачиваюсь и говорю: «Ком, хочешь быть моим научным руководителем?» Я сказала смеясь, а он мне: «С удовольствием». Но он не умер — какой! (смеётся) — до сих пор живёт. Так что, в конечном итоге, он был моим научным руководителем [103]. Именно он познакомил меня с Лотманом и направил в сторону семиотики и семиотических исследований.

Г.Т.: А вот на этой фотографии: как может быть, что кто-то — неустановленное лицо? Там кто?

Е.С.: А это из круга рериховского… [104]

Г.Т.: То есть они могли приходить просто так?

Е.С.: Конечно, в кабинет, почему же нет.

Г.Т.: И они приходили?

Е.С.: У нас был такой, например, постоянно толкался…

Г.Т.: Этот, П.Ф.Беликов?

Е.С.: Нет, того тут нет. Этот молодой человек, кажется Зелинский, всегда писал какие-то странные вещи: полумистические. [105] Нет, это какие-то люди, которые были связаны с семьёй Рерих. 
Вот Наташа сидит. А там где-то я торчу. Это у нас была аспирантка, такая советская. [106] Вот эта самая Ираида. Вот мы сидим. Вот Кутасова, занималась индийской философией, тоже, к нам была приписана.

Это или открытие кабинета, или одно из Рериховских чтений, я сейчас не помню уже. Но мы сидим на заседании. Кто-то делает доклад.

Г.Т.: Кроме этой работы Николая Рериха, которая сейчас уже у нас в музее, у Вашей бабушки точно никаких других его работ не было?

Е.С.: У деда было много XIX века русских: Левитан был, Шишкин, Поленов, из «Мира искусств» был кое-кто, был Малявин. О, я больше всего любила Малявина картину, обожала совершенно: бабы такие, в пёстрых платьях. Я была, конечно, ещё маленькая. Бабушка моя умерла, когда мне было восемь лет.

О моём деде — его звали Григорий Яковлевич Рошаль (1889–1950), он был финансист. Он не был собирателем картин per se [107], но он и моя бабушка вообще любили старые и красивые вещи. Я росла в их доме в Москве в окружении прекрасных предметов, приобретённых (как мне рассказывали в детстве) в 1920-х, когда Советы распродавали содержимое Зимнего и других санкт-петербургских дворцов. Среди их приобретений были прекрасные картины — я помню Шишкина, Айвазовского, Поленова и др. Там же были мои любимые Малявин и Рерих, они больше отвечали вкусу моей бабушки, которая была актрисой. Она умерла очень рано, в 1939, и дед мой женился вторично и большая часть того, что было у них дома, в итоге была продана (насколько мы знаем). Работа Рериха сохранилась, поскольку была среди нескольких предметов, унаследованных моей мамой, Любовью Рошаль, и после неё перешла ко мне. [108]

Нет, у него больше не было Рериха. Я нашла это здание на интернете, где́ это было использовано. Я не знала, что это такое.

Г.Т.: Мы бы тоже не знали, пока не потребовалось.

Е.С.: Это было у моей мамы. Я с мамой жила только когда кончала школу. Всегда говорили: «Рерих, Рерих». Я даже не помню, каким образом она у меня оказалась. Может быть, это произошло, когда мама, уже здесь в Америке, умерла. Она жила отдельно. И я Мише говорила: «Миш, знаешь — это Рерих». Он мне говорит: «Да нет, я думаю, это Врубель». — «Может быть, это ошибка, но мне говорили, что это Рерих, — в детстве». Мы не знали точно. Но я рада, что эта работа в музее. Мне не хотелось играть в это, знаете, ждать, когда рынок будет лучше, и так далее. Мне главное была — идея…

Г.Т.: Судя по всему, сейчас долго придётся…

Е.С.: Да, вот именно. Мне хотелось, чтобы… все уходим мы ведь, и куда это попадёт?

Г.Т.: Мы очень рады, мы — те, которые в музее понимают, что́ это…

Скажите, а сколько дней Юрий Николаевич бывал в институте? Он же не все пять дней…

Е.С.: Нет, конечно, он приходил раза два в неделю.

Г.Т.: А в остальные он тогда работал дома.

Е.С.: Дома, да.

У нас в секторе Словарь — была отдельная как бы группа. [109] Но главная идея Ю.Н.Рериха была, с этими людьми: группа Пятигорского, Волковой и др., — воссоздать Библиотеку Буддику. Вся эта серия, которая существовала до сталинского террора, и всех их там: Щербатской, Ольденбург и так далее… пострадали многие. [110] И вот «Дхаммапада» — это была первая, действительно реально напечатанная часть продолжения Библиотеки Буддики.

Г.Т.: А какой был типичный распорядок дня Юрия Николаевича?

Е.С.: Во-первых, к нему очень многие приходили за всякими консультациями. Кроме всего прочего, это была некоторая такая политическая сенсация — РЕРИХ!, поэтому корреспонденты газет являлись: «У нас скоро будет неделя свободы слова!»… Приходили люди какие-то из старых знакомых, которые знали родителей. Он принимал всё это, сидел, беседовал, консультировал, был терпелив. Для меня было наслаждением слушать. А потом у него была масса отзывов и работы с диссертантами. Его эксплуатировали, как только можно: диссертация, диссертация, диссертация… Неважно, это была древность или это было современное, вот как Неру. Почему он должен был читать диссертации про Неру?! Потом его постоянно донимали какие-то люди в связи с музеем. Это была ещё отдельная область его деятельности — идея создать музей Н.К.Рериха. Бесконечно ему обещали, и всё это проваливалось одно за другим. Иногда он уезжал в какие-то провинции: где-то в провинции чего-то находили, какие-то картины. Иногда это были уроки, днём или под конец дня. А иногда просто он с нами сидел вечерами. Это были самые наши любимые часы.

Г.Т.: А вся эта «неправильная» философия отца, он когда-то с вами её затрагивал? Или это было как бы табу? Или просто…

Е.С.: Нет, нам было ясно совершенно, что у него другой… Я думаю, насколько я его знала и насколько я тогда его понимала, поскольку я всё-таки была очень молодая… Его философские убеждения были совсем другие. За исключением вот такого культа старой России, которая, по-видимому, в семье существовала как бы, так сказать, как основа воспитания. А всё остальное… Я думаю, что, всё-таки, то, что говорили, что он буддист был по… Он про себя тоже ведь никогда с нами прямо не говорил, что я, вот, верю и я буддист, — нет. А он говорил об этом с таким, так сказать, ну… уважением, — даже не знаю, как сказать, — что нам было это между собой довольно ясно. Но прямо вот так, мы никогда от него об этом не слышали. Я понимала, что Октябрина Волкова была сильнейшим образом под впечатлением. А мы смотрели на это как на факт, но… А об отце он говорил с невероятным уважением, очень любил его искусство, но об этой философии никогда. Я также думаю, что он понимал, что, хоть Сталин и умер, советское мышление и порядки все на местах и не следует создавать молодым людям дополнительные трудности в жизни.

Г.Т.: А о своих путешествиях, по Азии…?

Е.С.: Об этом он говорил, и всегда с горящими глазами, Надо сказать, что глаза у Юрия Николаевича были удивительные: обычно блестящие, улыбающиеся, с юмором, искрящиеся. Он показывал нам старые карты, не только составленные ими, но и те, которые были сделаны для русских царей с целью завоевания восточных земель. Все эти и многие другие потом в кабинете хранились, старые, старинные… [111] На самом деле, в царской России это же был предмет всегда, так сказать, полусекретный или секретный. Они, цари, тоже хотели проникнуть туда, на этот Восток. Он нам показывал и рассказывал об этом и об их путешествиях, об их экспедициях.

Г.Т.: А то, что он был или не был в Лхасе, это он…

Е.С.: Лхаса… (как о чём-то несерьёзном) Это вот интересная проблема. По-моему, ваш директор [112] мне написал, что когда-то кто-то подошёл и сказал ему: я Вам покажу, где находится Лхаса, я знаю. Я не знаю, кто это мог быть, не могу даже себе представить, мы не знали это. Но Юрий Николаевич о многих вещах такого типа говорил нам как о фактах. Это точно. Не как о легендах, скажем, или каких-то рассказах из второго источника, нет, он говорил на полном серьёзе об этом как о фактах. Во многие вещи он верил.

Г.Т.: Нет, тут не о Шамбале я спросил. Это о Лхасе — он никогда не упоминал, что он там…

Е.С.: А о Лхасе, да… И да, и нет, это очень… Понимаете, я думаю, что он был очень осторожен с нами, он всё-таки понимал что-то. Он знал, что миллионы людей посадили, он знал, что было опасно много лет даже затрагивать эти темы. И он с нами был не нараспашку. Я думаю, что это было связано даже не столько с его политическим понятием, а просто его натура была такая, он был человек, в общем, закрытый. То, что он открывался иногда с нами, это было большое исключение. Я понимаю, что он, в принципе, был человек очень такой… everything was private, not just mezzo [113].

Г.Т.: А это правда, что он всегда ездил поесть домой, никогда не ел в институте?

Е.С.: Никогда.

Г.Т.: А почему так?

Е.С.: Не знаю. Может быть, еда была особенная, я не знаю. Я знаю, как факт, что он не принимал никаких лекарств, никакой медицины не признавал абсолютно. Когда стало модным так называемое упражнение йоги, он всегда смеялся над этим. Он говорил, что йога — это образ жизни, а не махание руками. Что вы должны понимать, что это ведь way of life, very complex [114], это философия, это ваше everyday existence [115]: как вы живёте, что вы едите, что вы говорите и так далее, как вы свой день проводите. И он говорил: надо быть с этим очень осторожным; много раз говорил, что просто делать эти упражнения — это даже вредно, может быть не только физически… Понимаете? Для него это was his way of life [116]. Он не был таким вот русским… Он был человек европейский — отчасти; отчасти — восточный, и никаких таких вот «Леночка», «Васенька». Он всегда, я говорю, меня называл Елена Сергеевна, он вас допускал до себя, но but still between you and him there was a certain distance [117].

Г.Т.: А в партию его не тянули, не предлагали вступить?

Е.С.: Нет, это они понимали. Всё-таки это был уже не сталинский мир.

Г.Т.: В вашей группе кто-то был в партии?

Е.С.: Нет.

Г.Т.: (Смеётся.)

Е.С.: Никто, нет, мы все были большие антисоветчики. Нам очень повезло. Пятигорский был близок с ним, очень. Поскольку Пятигорский вообще такой человек был, и, кроме того, он занимался и тантризмом и очень такими эзотерическими проблемами индийской философии. Они с Юрием Николаевичем беседовали на темы, в которых мы ничего не понимали практически, честно говоря.

Г.Т.: Вы не помните, по «Дхаммападе» в чём заключалось участие Юрия Николаевича, он там был ответственным редактором. Он что-то правил?

Е.С.: Ну в чём — они работали над текстом; некоторые вещи, которые надо было объяснить, он объяснял.

Г.Т.: В.Н.Топорову.

Е.С.: То же самое с Елизаренковой, над «Ригведой»: постоянно они обсуждали какие-то непонятные места, тёмные места. Он мог объяснить так, как никто не мог объяснить, как бы изнутри. То, что понимаешь только в контексте в общем, а этот контекст он знал очень хорошо.

Г.Т.: А В.Н.Топоров начал работу до его приезда…

Е.С.: Ну до…

Г.Т.: …или под каким-то влиянием?

Е.С.: Да. Нет, ну эти люди… Он же всё-таки славист был. Топоров и Иванов, они были как Renaissance people [118], они очень многими вещами занимались, это сравнительное языкознание. Во-первых, они изучали санскрит, но, в принципе, они оба начинали как слависты. Когда было какое бы то ни было трудное место в тексте, а их полно в индийских текстах, все приходили к нему за консультацией, в том числе и с Топоровым они много обсуждали всякие там необычайные специфические трудности, чаще всего то, как истолковать конкретное частное в неконкретном контексте целого. Это мог делать Юрий Николаевич.
Топоров был замечательный учёный, я его совершенно обожаю. Мы очень дружили с ними. Вообще они все были мои близкие друзья. Мы с Пятигорским жили в одном доме какое-то время. Он жил на четвёртом этаже, а мы на втором, и у нас была домработница, что-то вроде того. Пятигорский был всегда голодный, очень бедный. И она всегда варила суп и стояла у открытой двери, ждала, когда Пятигорский пойдёт на работу (смеётся), говорила ему: «Саша», — кормила его супом. (Смеётся.) Он был тоже замечательный человек совершенно, уникальный, очень крупный философ.

Г.Т.: Институт востоковедения в 60-м году переименовали в Институт народов Азии. А потом в 69-м обратно — Институт востоковедения. Из-за чего это всё было?

Е.С.: (Смеётся.) Я не знаю. Бессмысленная вещь. Какая-то политика, никакого смысла, абсолютно. У нас в институте раньше был Китай — потом Китай отделился в отдельный Институт китаеведения. [119]

Г.Т.: А ваш сектор ведь упразднили, когда Юрий Николаевич умер? И как-то объяснили, почему они упраздняют и не поставили никого другого?

Е.С.: Ну, очень просто: некому больше возглавлять его.

Г.Т.: А со Святославом Рерихом и Девикой [120] у вас были какие-то отношения?

Е.С.: Они приезжали, и он (Святослав) у нас бывал [121]. Наташа Лубоцкая больше с ними имела дело, я уже тогда занималась своей диссертацией, немножко уже ушла от этого. Они были совсем другие люди. Да, имели с ними отношения, но не очень близкие. Я ничего не могу сказать про него, на самом деле, не знаю его. Я его видела несколько раз, но никогда с ним не разговаривала. О них много могла бы рассказать Вилена Дылыкова.

Г.Т.: А вот об этой книге избранных трудов Юрия Рериха, в 67-м году которую издали.

Е.С.: В которой предисловие мы с Пятигорским писали? Серая книга такая?

Г.Т.: Да. [122] Трудно было её пробивать?

Е.С.: Да, мы её сделали. Ну были какие-то препятствия, но, в общем, нет… У нас же было Издательство востоковедения отдельное, оно как бы с нами сотрудничало. Там был свой директор, свои редактора. Директор был тоже, конечно, советский человек [123], но он печатал такие книги. Ю.Н.Рерих умер уже, и, слава тебе Господи, им не надо было с этими проблемами иметь дело. Умер крупный учёный мирового уровня…

Вы знаете, надо вот что понять — что очень многие вещи делались для того, чтобы иметь хорошую репутацию за границей. Они всегда, несмотря на свои советские дела, хотели: когда есть международный конгресс или какая-то конференция — вот, у нас есть такие учёные. И только это нас вообще спасало: нас терпели, «евреев и лингвистов», — терпели, потому что мы делались как бы на экспорт. И такие книги, как избранные труды Ю.Н.Рериха, они тоже издавались специально для того, чтобы когда кто-то приедет…

Приезжал, скажем, глава тибетских буддистов. Я не знаю, кто он был, но он считался главой тибетских буддистов. Он приезжал к нам в институт, и нас всех собрали, весь институт — людей, которые ничего не понимали в этом. Но собрали всех, потому что это была политика: Китай и Тибет, знаете, все эти политические дела… Я помню, мы сидели в этом же белом зале, он стоял на трибуне, за ним был бюст Ленина, — и кто-то ему задал вопрос: «Вот Вы говорите, что Будда жил на самом деле. А мы в это не верим!» А он сказал: вот (смеётся) у вас (смеётся, и дальше сквозь смех) — у вас вот есть Ленин, вы говорите: «Ленин всегда живой!» (Смеются оба, от души, долго.) Такое удовольствие нам доставил!

Г.Т.: (Продолжая смеяться.) Ну здо́рово!

Е.С.: (Сквозь смех.) Понимаете, его пустили к нам, в «политических целях», а он: а вот у вас… (смеются оба) вы говорите: «Он всегда живой!»…
Очень многие вещи допускались и разрешались именно потому, что это было очень красиво: послать на какой-то международный конгресс кого-то. Но не из нас: нас, между прочим, за границу не пускали. А были какие-то партийные люди, которые занимались историей Древней Индии, например, был такой Бонгард-Левин [124].

Г.Т.: Да-да.

Е.С.: Вот его посылали. А меня, например… В Таджикистане археологи раскопали статую Будды [125], и приехал глава экспедиции, Литвинский такой [126]. Он пришёл в наш институт, а у нас директором был Гафуров, Бободжан Гафурович Гафуров. До того как его сделали директором Института востоковедения, он был первым секретарём партии в Таджикистане, он был человек, обладавший большой властью. [127] И этот глава экспедиции, — а он сам партийный человек, — пришёл к Гафурову и говорит: «Вот мы раскопали там статую Будды, нам нужна Семека. Пошлите её к нам, нужно его идентифицировать», — какого там века, объяснил, что ещё я должна была определить. И Литвинский это говорит, а тот ему: «Нет». «Почему?» — он спрашивает. А тот ему: «Через мой труп». Он не понимает: «Что такое, почему?» И тот ему: «Афганская граница…, — он говорил с сильным акцентом, — (произносит с характерным акцентом) Афганская граница близко!»

Г.Т.: (Долгий раскатистый смех.)

Е.С.: А этот глава экспедиции, хотя он был партийный человек, он был со мной в хороших отношениях, я ему очень нравилась. Он пришёл и говорит: «Лена, Вы знаете… Что такое, отчего?» (смеётся) — «Афганская граница близко…» Я ему говорю: «Да-а, придётся мне получше найти границу: афганская граница меня не устраивает» (смеётся). (С иронией.) А я уже собиралась, как только открылся этот путь… меня пошлют — и я убегу. Это ж надо!

Так что нас не пускали. Я никогда в жизни не выезжала за рубеж. Наташа Лубоцкая как-то поехала в Чехословакию, при этом её долго расспрашивали и сказали: «С Семекой не дружить!» И она поехала в Чехословакию. И, говорит, повезли на фабрику, где унитазы делали.

Ну вот, я очень извиняюсь, если не могла ответить на все Ваши вопросы.

Г.Т.: Ну нет, мы всё прошли, более или менее, и даже очень хорошо.

Е.С.: Я некоторых вещей просто не знаю. Никто же откровенно не разговаривал друг с другом на самом деле, все так…. Как писал поэт Мандельштам, в «полразговорца» [128]… Какие были хорошие люди, какие были чу́дные отношения! Мы так дружили все, это была наша компания, на работе и за пределами работы. У Октябрины Волковой, с сестрой [129], — они жили вдвоём, — была отдельная квартира, потому что папа её когда-то был генералом [130]. Ни у кого из нас не было тогда. И мы всегда у неё собирались.

Г.Т.: Поздно понимаешь, что надо эти осколки собирать.

Е.С.: Да.

Г.Т.: Знаете, самое лучшее, что я о нём слышал, это от вашей группы: то, что сказал, написал А.М.Пятигорский — великолепно, лучшее;…

Е.С.: Да-да-да, замечательно написал Пятигорский…

Г.Т.: …Т.Я.Елизаренкова, и вот Ваша статья…

Е.С.: Да, это передать словами очень трудно. Понимаете, влияние личности — оно какое-то… оно иногда не выражается в каких-то конкретных действиях.

Г.Т.: Я это понимаю…

Е.С.: Он просто излучал, от себя… Для нас это было… мы выросли все с этими хамами партийными… мы знали, что от них ждать. И вдруг появился такой человек — это как будто бы с Марса, знаете, из другого мира. Когда я здесь преподавала, я своим студентам говорила: тогда существовало понятие «железный занавес». Он действительно существовал. Мы были отделены от Запада совершенно. Моя мама работала в ТАССе (Телеграфном агентстве Советского Союза), переводчицей с английского языка. Каждый год она проходила засекречивание, — почему? Потому что она читала «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост» и так далее. Она давала присягу [131], что она не будет ни с кем обсуждать то, что она там читает. Он существовал, этот железный занавес.

И вдруг появляется не просто западный человек, а такой… духовный человек, с огромным количеством не просто культуры, а какого-то такого духовного Света! Он нас преобразил: я всегда думаю, это в моей жизни была самая, самая большая встреча, — я имею в виду общения. Он нас просто сделал другими людьми. И, я думаю, в том, что я потом подписывала письма и занималась всей этой деятельностью — это в значительной степени результат его влияния… Я и до этого была уже, с детства, такая, но он как-то показал нам, что люди есть другие на свете, не такие, как все эти монстры советские. Это было очень существенно. Особенно оттого, что мы сидели с ним в одной комнате все те дни, что он бывал в институте. Я же сидела вот как мы с Вами — на таком расстоянии от него! [132] Так что каждое его движение, каждое его слово, каждый его взгляд…

У него было, тоже всегда очень сдержанно, потрясающее чувство юмора. Начинали глаза смеяться, сам он сдержанный, а глаза — я вижу, и он на меня всегда через голову человека, с которым он разговаривает, так посмотрит… Он уж знал, что я понимаю прекрасно…

А однажды был такой эпизод. Я стриглась, у меня был парикмахер недалеко от института. И я, в перерыв, пошла к нему подстричься, а он был очень известный мастер в Москве, на Петровке, и он мне говорит: «Знаешь, я вот должен, у нас идёт конкурс, я зеркало уберу, чтоб ты не смотрела, я подстригу тебя…» И, когда он кончил меня стричь, я подошла к зеркалу: тогда было на Западе это модно — я была совершенно ну как мальчик, под ноль. А мне нужно было идти обратно на работу. И я, значит, просто завязалась платочком, пришла, но там всё-таки надо снять, в комнате. И я видела выражение лица, он мне ничего не сказал (смеётся), но так (сквозь смех до конца фразы) — а-а-а! — ушла одна, пришла совершенно другая, через полчаса или через час.

Его, конечно, мы развлекали; я так понимаю, что, как он для нас был райской птицей такой, мы для него тоже были совершенно другой species [133]. (Молчание, несколько секунд.)

Г.Т.: Но тут он всё-таки увидел живых людей, и молодёжь, и вы действительно…

Е.С.: Да, и люди были хорошие… я говорю, что ему повезло.

Примечания

1. Уникальная особенность этой крупнейшей реки Юго-Восточной Азии в том, что в районе Камбоджи в половодье она питает через протоку крупное озеро Тонлесап, которое в период засухи становится источником воды для неё. Иначе говоря, в зависимости от сезона и погодных условий вода в этой протоке Меконга течёт то в сторону океана, то в обратную сторону.— В этой шутке, как бы сугубо «географической», отразилась сиюминутность таких справок-отчётов, которые завтра превратятся в бумажный мусор. При желании можно усмотреть тут и определённую перекличку с крылатой советской фразой «колебаться вместе с линией партии». Ср. ниже эпизод с диссертацией о Неру.↵
2. Хрущёв Никита Сергеевич (1894–1971) — советский гос. и парт. деятель, первый секретарь ЦК КПСС (1953–1964), председатель Совета Министров СССР (1958–1964).↵
3. Подразумевается создание сектора философии и истории религий в октябре-ноябре 1958 г. (Отчёт за 1958 год // Рерих Ю.Н. Тибет и Центральная Азия. Т. 2. Статьи. Дневники. Отчёты. — М., 2012. — С.248), в котором Ю.Н.Рериху полагался секретарь. Секретарём стала Елена Семека (см. её рассказ об этом ниже), которую приняли на работу в Институт востоковедения в июле 1958 г. (Документы из ИВ АН СССР. GNRIV-042, л.4).↵
4. Московский государственный педагогический институт (МГПИ) им. В.И.Ленина.↵
5. В 1952 г.↵
6. Имеется в виду гражданская война в Испании 1936–1939 гг., в результате которой в стране установилась диктатура Франко.↵
7. Фундаментальная библиотека общественных наук (ФБОН) АН СССР, ныне ИНИОН РАН. В то время располагалась неподалёку от Боровицких ворот Кремля на ул. Фрунзе, ныне Знаменка.↵
8. Эта дата отмечалась в 1956–1957 годах.↵
9. Семека Е.С. Новые переводные издания буддийских текстов… // Вестник древней истории. — 1956. — №2. — С.128–134. Завершалась статья так: «…испытываешь законную досаду по поводу того, что дело, столь блестяще начатое И.П.Минаевым, не закончено и что наш читатель поныне лишён научно комментированного сборника древнеиндийских джатак на русском языке».↵
10. Семека Е.С. A.L.Basham. The Wonder that was India // Советское востоковедение. — 1957. — №3. — С.186–192.↵
11. Е.С.Семека работала в ФБОН с 1953 по 1957 гг.↵
12. Филиппины перестали быть испанской колонией в результате филиппинской революции 1896–1898 гг.↵
13. Якобсон Роман Осипович (1896–1982) — русский и американский филолог и историк литературы, один из крупнейших лингвистов XX века; с 1956 г. регулярно приезжал в Россию с лекциями и докладами.↵
14. Их знакомство произошло в Америке в сентябре 1974 г., подробнее об этом см. во втором интервью.↵
15. Примерно 4 на 6 метров.↵
16. Булгаков Валентин Фёдорович (1886–1966) — последователь и последний секретарь Л.Н.Толстого. После высылки из России (1923) основал под Прагой Русский культурно-исторический музей, был в переписке с Н.К.Рерихом, пославшим туда ряд своих картин. После возвращения в СССР в 1948 г. — хранитель дома Толстого в Ясной Поляне.↵
17. личное пространство (англ.)↵
18. не соблюдаю, нарушаю обеденный, любой перерыв (англ.)↵
19. От (под)метнуть — подкинуть (тайно), подбросить.↵
20. без каких-либо формальностей (англ.)↵
21. Подробней об этом см. во втором интервью.↵
22. Первый отдел — режимно-секретное подразделение, существовавшее во всех советских организациях, располагавших возможностью печатать тексты. Отдел контролировал доступ к секретной информации, поездки за границу и контакты с иностранцами, публикации, а также использование пишущих машинок, копировальных аппаратов и других печатающих устройств. В отделе хранилась информация о всех сотрудниках организации, в специальных анкетах отмечалась информация о политических взглядах, поездках за границу и проч., а также допуске к документам, имеющим гриф «для служебного пользования», «секретно» и выше. Как правило, работником первого отдела был прикомандированный сотрудник КГБ.↵
23. Малаласеке́ра Гунапала Пиясена (1899–1973) — буддист и буддолог, президент-основатель Всемирного братства буддистов (президент в 1950–1958), первый посол Цейлона в СССР (1957–1961), представитель Цейлона в ООН (1963–1967).↵
24. По-видимому, это происходило во второй половине сентября 1959 г. См. запись в дневнике Р.Я.Рудзитиса от 1 октября 1959 г.: «[Юрий] рассказал… что недавно состоялась свадьба дочери цейлонского посла. Было приглашено около 500 человек, в том числе все послы восточных стран. Церемонию бракосочетания — буддийскую — вел Юрий. Согласно традиции, это выполняет ближайший друг семьи. Священники, буддийские ламы, которые специально для этого случая были приглашены из Бурятии, сидели, читали молитвы, благословили молодожёнов. Были представители и от правительства — Зорин (заместитель Громыко) и другие. Об этих [торж]ествах десять минут сообщалось по радио. Этот ритуал Юрий проводил на языке пали и, чтобы не перепутать чего-то, заранее репетировал дома» (Рудзитис Р. Встречи с Юрием Рерихом. — Минск, 2002. — С.135). Очень интересно рассказывает об этом случае и Т.Я.Елизаренкова в интервью 2001 г. (Елизаренкова Т.Я. Необычный человек // Юрий Рерих: Живое наследие. — М., 2012. — С.179; также здесь).↵
25. просто сломленный человек (англ.)↵
26. впечатлительный, тонко чувствующий (англ.)↵
27. Его имя названо чуть дальше. Габай Илья Янкелевич (1935–1973) — педагог, поэт, писатель, правозащитник. Один из первых участников самиздатовской «Хроники текущих событий», дважды арестован: в 1967 г. (на несколько месяцев) и в 1969 г. (3 года лагерей). Сильнейшая депрессия вследствие ареста близких сотрудников летом 1972 г., давших на него показания, и угроза нового ареста привели к тому, что он покончил с собой.↵
28. Габай Галина Викторовна (ур. Самохина, р. 1937) — педагог-дефектолог, правозащитница, с сыном и дочерью эмигрировала в США в 1974 г. Сохранилась запись двух её бесед в 1969 г. со следователем, который вёл дело Ильи Габая «по клевете на советский строй».↵
29. Так фамилия изменилась на Семека-Панкратова.↵
30. Ива́нов Вячеслав Всеволодович (1929–2017) — российский лингвист, семиотик, антрополог, переводчик; академик РАН (2000). На защите кандидатской диссертации в МГУ (1955) её признали как докторскую, однако в ВАК её «потеряли» и степень доктора не утвердили; руководитель семинара по математической лингвистике в МГУ (1956–1958); уволен из МГУ в конце 1958 г. за отказ участвовать в осуждении Б.Пастернака в связи с публикацией романа «Доктор Живаго» и присуждением ему Нобелевской премии, а также за поддержку лингвиста Романа Якобсона; зав. группой машинного перевода в Институте точной механики и вычисл. техники, предс-ль лингвистической секции Научного совета по кибернетике АН СССР (1959–1961).↵
31. См., напр.: Помазов В.В. На меня направлен сумрак ночи. — М., 2013; также здесь.↵
32. Корти Марио (р. 1945) — итальянский журналист и писатель переводчик посольства Италии в Москве (1972–1975), издатель, сотрудник (1979–2004), и.о. и директор Русской службы «Радио Свобода» (1998–2003). См., напр., интервью с ним 2001 г.↵
33. При том что «события 1972–1973 гг. воспринимались многими как разгром правозащитного движения» в СССР (источник цитаты).↵
34. Это произошло 20 октября 1973 г.↵
35. От материалов, которые интересовали КГБ.↵
36. Примерно 4 на 6 м.↵
37. Детектив А.Кристи Thirteen at Dinner (в переводе — Тринадцать за столом).↵
38. Фёдоров Георгий Борисович (1917–1993) — археолог, писатель. популяризатор науки; сотрудник Института археологии АН СССР (1946–1986), доктор ист. наук (1962), начальник Прутско-Днестровской археолого-этнографической экспедиции (1950–1973); член Союза писателей СССР; с 1991 г. проживал в Англии. Он и несколько его учеников-археологов многие годы брали на лето в качестве рабочих раскопа вышедших из тюрем диссидентов, что спасало их попадания в лагерь “за тунеядство”; в 1974 г. последовали оргвыводы: экспедиция Фёдорова в Молдавии была закрыта, публиковаться без соавторов ему было запрещено и т.д. Жена — Рошаль-Фёдорова Марианна Григорьевна (ур. Рошаль-Строева, р. 1925), режиссёр и литератор, ученица Сергея Эйзенштейна; дочь режиссёров Григория Львовича Рошаля и Веры Строевой.↵
39. См. интервью 1998 г. «Контрабандисты “Самиздата”» с участием М.Корти (также аудиофайл).↵
40. Вышедшая в 1945 г. сказка-притча Джорджа Оруэлла, едкая сатира на события в России после октябрьского переворота 1917 г. На русский переводилась неоднократно: в 1950 г. перевод вышел на Западе под названием «Скотский хутор» и ходил в самиздате; в СССР это произведение было впервые напечатано в 1988 г. и называлось «Скотный двор».↵
41. Отдел виз и регистраций — учреждение, где оформлялись документы для выезда заграницу для граждан СССР.↵
42. В июне 1955 г. премьер-министр Индии Джавахарлал Неру с дочерью Индирой Ганди совершили продолжительную поездку по СССР. Ответный визит Н.С.Хрущёва (как члена Президиума Верховного Совета СССР) и Н.А.Булганина (председателя Совета Министров СССР в 1955–1958 гг.) в Индию проходил с 18 ноября по 14 декабря 1955 г., с перерывом на посещение Бирмы (1–7 декабря) — в рамках их поездки в Индию, Бирму и Афганистан в ноябре-декабре 1955 г.↵
43. Отдельные картины Н.К.Рериха из частных собраний начали появляться на крупных художественных аукционах гораздо позже, и до нынешнего уровня их рыночных цен было тогда очень далеко.↵
44. Ситуация в СССР за это время изменялась. 25 февраля 1956 г. на закрытом заседании в последний день работы XX съезда КПСС Н.С.Хрущёв выступил с докладом «О культе личности и его последствиях», который был затем разослан для открытого обсуждения во всех партийных и комсомольских организациях страны. 19 июня 1957 г. президиум ЦК КПСС, 7-ю голосами против 4-х, постановил освободить Хрущёва от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС. Однако группа его сторонников добилась созыва июньского пленума ЦК КПСС (22–29 июня) с вынесением на него этого вопроса. На пленуме Хрущёва поддержали, осудив «антипартийную группу В.Молотова, Г.Маленкова, Л.Кагановича и примкнувшего к ним Д.Шепилова» и выведя их из состава ЦК. Н.Булганин и несколько других, первоначально их поддержавшие, с учётом обстановки изменили свою позицию и на пленуме «покаялись».
    
Ю.Н.Рерих вместе с сёстрами Л.М и И.М.Богдановыми отплыл из Бомбея на родину 4 июля 1957 г. и спустя месяц прибыл в Новороссийск, отметив эти события в своей записной книжке (Архив семьи Рерих. BD-425, л.30, 37). Ка знать, чем обернулся бы его приезд на родину, окажись Хрущёв к тому времени на вторых ролях, и как сложилась бы в тех условиях дальнейшая судьба наследия семьи Рерих.↵
45. Тема печальной судьбы картин Н.К.Рериха и других материалов, остававшихся в квартире Ю.Н.Рериха после его кончины, всплывает в интервью неоднократно.↵
46. Диссертацию «Древнеиндийский трактат “Нарадасмрити”» Лубоцкая Наталия Юлиановна защитила в 1972 г.↵
47. здесь — любящий личное общение (англ.)↵
48. Подразумевается Богданова Ираида Михайловна (1914–2004): пройдя вместе со старшей сестрой Людмилой (1903–1961) с Центральноазиатской экспедицией Рериха из Монголии в Индию, она в дальнейшем, как и сестра, помогала Е.И.Рерих по дому и по хозяйству, а также с печатанием на пишущей машинке. Сёстры приехали в СССР вместе с Ю.Н.Рерихом, Людмила умерла на следующий год после него.↵
49. Пятигорский Александр Моисеевич (1929–2009) — философ, востоковед, писатель, в 1974 г. эмигрировал в Англию; научный сотрудник Института востоковедения АН СССР (1956–1968), канд. филолог. наук (1962); окончил философский факультет МГУ (1952).↵
50. Волкова Октябрина Фёдоровна (1926–1988) — младший научный сотрудник Института востоковедения АН СССР (1956–1981); окончила восточный фак-т ЛГУ (1952, спец-ть филолог-индолог), аспирантка ИВ АН СССР (1953–1956). О ней и её семье см.: Лысенко В.Г. Октябрина Фёдоровна Волкова // Smaranam. Памяти Октябрины Фёдоровны Волковой. — М., 2006. — С.4–18; также здесь.↵
51. В результате действий руководящих функционеров СССР, от ЦК до научного начальства, вынужденных как-то реагировать на неожиданные указания «сверху», шедшие вразрез с текущими партийными установками.↵
52. Так происходило при поездках Ю.Н.Рериха в институт, по службе. Имеются свидетельства, что в другое время Ю.Н.Рерих прекрасно водил свою машину сам.↵
53. Елизаренкова Татьяна Яковлевна (1929–2007) — лингвист и переводчик «Ригведы» и «Атхарваведы», доктор филол. наук (1994), научный сотрудник Института востоковедения АН СССР/РАН (с 1956); окончила филол. фак-т МГУ (1951), канд. филол. наук (1956), преподаватель ист. и филол. ф-тов МГУ (1954–1956), ИВЯ при МГУ (1956–1972).↵
54. За рубеж посылали только «сознательных» сотрудников, которые на соответствующих собраниях единодушно поддерживали решения партии и правительства и проч. Тот, кто проявлял в этом инакомыслие, автоматически становился «невыездным».↵
55. Лотман Юрий Михайлович (1922–1993) — российский литературовед, культуролог, семиотик, писатель и переводчик, основоположник Тартуско-московской школы семиотики, доктор филол. наук (1962), академик АН Эстонской ССР (1990); участник Великой Отечественной войны.↵
56. Летние школы по вторичным моделирующим системам (впоследствии это направление получило название Московско-тартуской школы) проводились в Кяэрику, на спортивной базе Тартуского университета, в 1964, 1966, 1968, 1970 и в 1974 гг.; ездили туда через Таллин и Тарту.↵
57. ФБОН АН СССР.↵
58. Участник этой беседы.↵
59. Вероятно, это относится к 1959 г., когда возник кризис с индийским штатом Керала и проблемы на индийско-китайской границе. Ср. в дневнике Р.Я.Рудзитиса от 1 октября 1959 г.: «Неру сам очень не хотел резкого выступления против штата Керала. Трижды он откладывал решение вопроса в парламенте. В конце концов его вынудили. Конфликт на инд[ийск]о-китайской границе оттого, что не проведена широкая приграничная полоса. Такое положение отчасти и из-за тибетских беженцев» (Рудзитис Р. Встречи с Юрием Рерихом. — Минск, 2002. — С.139).↵
60. 28 апреля 1960 г. проживавший в Индии художник Святослав Рерих, младший брат Юрия Николаевича, по официальному правительственному приглашению впервые прибыл с супругой в СССР. Здесь в Москве в ГМИИ им. А.С.Пушкина 11 мая открылась большая выставка его картин, на которой 23 мая ожидалось посещение руководства КПСС во главе с Н.С.Хрущёвым и их встреча со Св.Н.Рерихом. Однако 21 мая неожиданно скончался Юрий Николаевич Рерих, день похорон пришёлся на 23 мая, поэтому намеченное мероприятие не состоялось.
    
Однако его не отменили, а перенесли на 1 июня. Среди посетивших тогда выставку членов Президиума и секретарей ЦК КПСС (едва ли не в полном составе) был и академик, который 10 мая на заседании в Президиуме Академии наук обрушился на Ю.Н.Рериха (как редактора «Дхаммапады») и Институт востоковедения за то, что они выпустили такое «антисоветское» издание. За двое суток до предстоящего события не страдающий никакими заболеваниями 53-летний Св.Н.Рерих собственноручно пишет документ на английском языке, который остался среди его бумаг: «30.5.60. В случае моей смерти вся моя собственность, где бы она ни находилась, переходит к моей жене г-же Девике Рани Рерих. С.Рерих» (Архив семьи Рерих. BD-482). Очевидно, что-то его к этому подтолкнуло…↵
61. Ср. случай, о котором Юрий Николаевич рассказал Р.Я.Рудзитису 15 сентября 1957 г. и который был сразу же записан. «Какой-то йог, живущий у Кайласа, часто заявлялся оттуда в Калькутту и возвращался назад. Он не любил ночевать у знакомых. Однажды в Калькутте он навестил какого-то профессора. Тот его сердечно, настойчиво приглашал остаться ночевать, потому что было уже поздно. А йог все “нет” и “нет”. Наконец, согласился. Йога отвели на второй этаж, откуда вниз вела только одна лестница. Он попросил принести ему стакан воды. Бочка с водой находилась под лестницей, так что пройти мимо незамеченным никто не мог. Когда профессор вернулся — йог исчез. На другой день йог пришел попрощаться. “Как же было вчера вечером?” — спросил хозяин. “Об этом лучше говорить не будем”, — ответил йог» (Рудзитис Р. Встречи с Юрием Рерихом. — Минск, 2002. — С.42).↵
62. это превыше меня (англ.)↵
63. В 1977 г. Институт востоковедения перевели из Армянского переулка на улицу Жданова (ныне ул. Рождественка), где он располагается сейчас.↵
64. Семека Сергей Александрович (1906–1966) — генерал-майор медицинской службы (1943), организатор медицинского обеспечения войск, теоретик и историк военной медицины.↵
65. Парфионович Юрий Михайлович (1921–1990) — тибетолог и переводчик, канд. филол. наук (1971); участник советско-финской и Великой Отечественной войны, окончил Московский институт востоковедения (1953) со стажировкой в Китае (1950–1953), научный сотрудник ИВ АН СССР (1953–1956), Института китаеведения АН СССР (1956–1960), ИВ АН СССР (с 1960).↵
66. Дылыкова-Парфионович Вилена Санджеевна (р.1938) — российский тибетолог и переводчик, канд. филол. наук (1981); окончила ИВЯ при МГУ (1962). научный сотрудник ИВ АН СССР/РАН (1962–2005).↵
67. Дылыков Сандже Данцикович (1912–1999) — монголовед, вице-президент Всемирного братства буддистов, профессор АН МНР (1967), доктор ист. наук (1971); сотрудник Монгольского кабинета Института востоковедения (Ленинград) (1938–1941); участник Великой Отечественной войны, подполковник; научный сотрудник ИВ АН СССР (Москва) (с 1950), учёный секретарь (1950–1953), руководитель сектора (1955–1961) и группы по изучению Монголии (1961–1979).↵
68. В фотоотчёте о посещении Мемориального кабинета Ю.Н.Рериха в октябре 2012 г. можно видеть шкафы с книгами, шкафчик с ксилографами («рукописями») и живописные танки; упомянутые предметы декоративно-прикладного искусства из квартиры Ю.Н.Рериха не просматриваются. Сведениями о том, сколько и какие именно ксилографы (или «рукописи») поступили в Кабинет Ю.Н.Рериха в 1960 г. и сколько из них хранятся в Кабинете в настоящее время, мы, к сожалению, не располагаем.↵
69. Цыганков Юрий Яковлевич (1924–2010) — младший научный сотрудник ИВ АН СССР, следующий после Н.Ю.Лубоцкой хранитель Кабинета Ю.Н.Рериха (1967–не позже 2006); окончил филол. фак-т МГУ (1951), аспирант ИВ АН СССР (с 1956), учил тамильский у А.М.Пятигорского.↵
70. К счастью, Мемориальный кабинет Ю.Н.Рериха в ИВ РАН сохранился и сегодня продолжает свою работу. Вместе с тем достоверных сведений о том, что в точности оттуда исчезло и когда именно, у нас нет. Отсутствие описи материальных ценностей, хранившихся в Кабинете при выходе Ю.Я.Цыганкова на пенсию, невозможно списать на случайность. Так, когда в конце 80-х гг. наш коллега занимался в Кабинете Ю.Н.Рериха, из примерно двух десятков пособий по изучению тибетского языка, указанных в картотеке книг Кабинета, около половины на полках отсутствовали. Как объяснил тогда Ю.Я.Цыганков, «они пропали».↵
71. Ульяновский Ростислав Александрович (1904–1995) — работник Коминтерна, был репрессирован (1935–1940), в 1955 г. реабилитирован; зам. главного редактора журнала «Советское востоковедение» (1957–1958), канд. экон. наук (1958), зам. директора ИВ АН СССР (1958–1961), зам. заведующего Международным отделом ЦК КПСС (1961–1986), доктор экон. наук (1964).↵
72. документация (англ.)↵
73. Смирнов Борис Леонидович (1891–1967) — советский нейрохирург, академик АН Туркм. ССР; полиглот, самостоятельно изучивший санскрит, переводчик «Махабхараты». Ко времени приезда Ю.Н.Рериха в Москву вышли два тома, в том числе: Бхагавадгита / Буквальный и лит. пер., введ. и примеч. акад. Б.Л.Смирнова. — Ашхабад, 1955. Это издание 7 сентября 1957 г. Юрию Николаевичу показал Р.Рудзитис. Конечно, имелось оно и в библиотеке ФБОН АН СССР, которую в Москве посещал Ю.Н.Рерих.↵
74. Подробней об этом см. во втором интервью.↵
75. Каганович Лазарь Моисеевич (1893–1991) — советский гос. и парт. деятель из ближайшего окружения И.В.Сталина; в 1935–1944 гг. нарком путей сообщения, тяжёлой, нефтяной промышленности СССР (попеременно, иногда совмещая).↵
76. рай (англ.)↵
77. См. воспоминания Т.Я.Елизаренковой об этом случае (Елизаренкова Т.Я. Необычный человек // Юрий Рерих: Живое наследие. — М., 2012. — С. 172–173; также здесь).↵
78. Топоро́в Владимир Николаевич (1928–2005) — российский филолог, доктор филол. наук, академик АН СССР/РАН (1990); окончил филол. фак-т МГУ (1951), научный сотрудник Института славяноведения (и балканистики) АН СССР (1954–1991), канд. филол. наук (1955); совместно с Вяч.Вс.Ивановым соавтор «теории основного мифа» и один из основателей московско-тартуской семиотической школы.↵
79. Гринцер Павел Александрович (1928–2009) — российский филолог-востоковед, доктор филол. наук; с 1957 г. научный сотрудник Института мировой литературы имени А.М.Горького АН CCCP (ИМЛИ).↵
80. Петерсон Михаил Николаевич (1885–1962) — российский лингвист, доктор филол. наук, профессор; в конце 1952 г., тяжело заболев, оставил преподавание в МГУ.↵
81. Сыркин Александр Яковлевич (р. 1930) — российский и израильский востоковед, византинист, индолог, филолог-санскритолог, переводчик, доктор филол. наук, профессор; окончил филол. фак-т МГУ (1953), научный сотрудник Института истории АН СССР (1955–1961), ИВ АН СССР (1961–1975), канд. ист. наук (1962), после эмиграции (1977) Assistant Professor в Еврейском университете, Иерусалим (c 1977), заслуженный профессор (1998).↵
82. Семиотика — наука, занимающаяся сравнительным изучением знаковых систем.↵
83. Леви-Стросс Клод (1908–2009) — французский этнограф, социолог, культуролог, один из основоположников французской школы семиотики.↵
84. Лубоцкий Александр Маркович (р. 1956) — профессор, зав. кафедрой сравнительного языкознания Лейденского университета (Нидерланды).↵
85. Яковлев Геннадий Иванович (1929–1994) — научный сотрудник ИВ АН СССР (с 1961), занимался современным Непалом (экономика и сельск. хоз-во), канд. экон. наук (1969); окончил Московский институт востоковедения (1953), сотрудник Мин-ва внешней торговли: МНР (1954–1957); стажёр в Катманду (1960–1961).↵
86. Туркин Всеволод Николаевич — аспирант Ю.Н.Рериха с 1957 г. с темой «“Синьтаншу” и “Изинтаншу”, китайские источники по истории Тибета» (Документы из ИВ АН СССР. GNRIV-006, л.1), канд. ист. наук с диссертацией «Политика английского империализма в Непале… (1914–1945 гг.)» (1965), автор книги «Сквозь джунгли Непала» (1964).↵
87. Богословский Василий Алексеевич (1932–1988) — канд. ист. наук (1961) с диссертацией «Социально-экономические и политические отношения в Тибете VII—IX веков», научный сотрудник ИВ АН СССР (1957–1967), Института Дальнего Востока АН СССР (с 1967) с современной тематикой; окончил ист. фак-т МГУ (1954), автор книги «Очерк истории тибетского народа [VII—IX веков]. (Становление классового общества)» (1962; отв. редактор Ю.Н.Рерих).↵
88. Вертоградова Виктория Викторовна (р. 1933) — индолог, доктор филол. наук, главный научный сотрудник ИВ РАН; окончила филол. фак-т МГУ (1956), научный сотрудник ИВ АН СССР/РАН (с 1961), канд. филол. наук (1964).↵
89. Защита состоялась 12 марта 1964 г.↵
90. Бродский Иосиф Александрович (1940–1996) — русский и американский поэт, писатель, переводчик, лауреат Нобелевской премии по литературе (1987). «Показательная» судебная расправа над 24-летним Иосифом Бродским происходила в Ленинграде: обвинение в тунеядстве, два заседания суда (18 февраля и 13 марта 1964 г.) и приговор «пять лет принудительного труда в отдалённой местности». Осенью 1965 г. под давлением общественности срок ссылки был сокращён до 1,5 лет, в июне 1972 г. И.Бродский был вынужден эмигрировать.↵
91. Президиум Верховного Совета СССР (согласно пояснению позже).↵
92. Кутасова Ильфа Мазитовна (р. 1930) — доктор филос. наук, проф. Моск. школы управления; окончила филос. фак-т МГУ (1952), аспирантуру МГУ (1956–1960), научный сотрудник ИВ АН СССР (1960–1965), защитила канд. диссертацию «Философия Нагарджуны» (1964), с 1965 на педаг. работе в МГПИ им. В.И.Ленина/МПГУ, публикации по современной западной философии.↵
93. не хочу знать (англ.)↵
94. Огибенин Борис Леонидович (р.1940) — индолог и лингвист, с 1988 г. проф. и зав. кафедрой санскрита Страсбургского университета (Франция); окончил филол. фак-т МГУ (1962), канд. филол. наук (1966), с 1974 г. в Западной Европе.↵
95. Письма П.Ф.Беликова к З.Г.Фосдик 1960-х гг. и его присутствие на фотографии позволяют заключить, что этот снимок сделан 16 октября 1962 г., во второй день двухдневной научной сессии в Институте народов Азии, посвящённой 60-летию Ю.Н.Рериха. О датировке любезно сообщил В.Е.Чернявский.

    Ещё одно уточнение к подписи: Ю.Я.Цыганков сидит в четвёртом ряду.↵
96. Бадараев Бал-Дорджи (1929–1987) — бурятский тибетолог, канд. филол. наук (1968), автор монографии «Об основах транскрипции и транслитерации для тибетского языка» (Улан-Удэ, 1967) и др. работ, в т.ч. по тибетской медицине; окончил вост. фак-т ЛГУ (1952, спец-ть монгольская филология), аспирант Института китаеведения АН СССР (1956–1960), научный сотрудник ИНА АН СССР (1960–1963) в группе по подготовке к изданию «Тибетско-санскритско-русско-английского словаря» Ю.Н.Рериха, Бурятского комплексного НИИ/Бурятского института обществ. наук СО АН СССР (с 1963).↵
97. Тибетский текст в первых двух томах Словаря Ю.Н.Рериха (1983, 1984), отличающийся каллиграфической чёткостью, был воспроизведён по карточкам, выполненным Б.Д.Бадараевым. Об этом он рассказывал на своём семинаре по тибетской медицине в Москве в 1986–1987 гг.↵
98. Известно о двух результативных письменных обращениях Ю.Н.Рериха с целью обеспечить участие в группе по подготовке к изданию «Тибетско-санскритско-русско-английского словаря» необходимых ему сотрудников: к президенту АН СССР академику А.Н.Несмеянову относительно Б.Д.Бадараева (Документы из ИВ АН СССР. GNRIV-001, л.1) и к директору Ленинградского отделения ИВ АН СССР академику И.А.Орбели относительно М.И.Воробьёвой-Десятовской (см.: Документы из ИВ АН СССР. GNRIV-001, л.7). В неподписанном предисловии к Словарю Ю.Н.Рериха об их вкладе упомянуто так: «В начале первого этапа работы в ней приняли некоторое участие М.И.Воробьева-Десятовская и Б.Б.Бадараев» (Т.1. 1983. С.8).↵
99. Достаточно хорошо известно, что для Ю.Н.Рериха, с его богатейшим опытом общения с разными народностями и племенами, определяющим при выборе сотрудников являлись не особенности их быта, в данном случае характерные для жизни в юртах.↵
100. Это произошло в марте 1974 г.↵
101. потрясён, поражён (англ.)↵
102. Гольдберг Николай Максимович (1891–1961) — индолог, канд. ист. наук, работал в Издательстве исполкома Коминтерна (1928–1935), в Издательском товариществе иностранных рабочих (1935–1938), в Институте истории (1938–1941) и в Институте востоковедения (1943–1961) АН СССР, преподавал в МГУ (1944–1961).↵
103. Не только в годы написания диссертации, но и в то время, когда я давала это интервью. Он умер 7 октября 2017 года. — Примечание Е.С.Семеки-Панкратовой в феврале 2021 г.↵
104. Речь о женщине на фото во втором ряду, рядом с И.М.Богдановой.↵
105. Зелинский Андрей Николаевич (р. 1933), ныне доктор ист. наук, ген. директор Центра ноосферной защиты им. академика Зелинского.↵
106. Имеется в виду Бабкина, позже Котовская Мелитина Петровна (1924–1993) — доктор искусствоведения, профессор, заслуж. деятель искусств РСФСР, директор ВНИИ искусствознания Мин-ва культуры СССР (с 1976); окончила МГИМО МИД СССР (1957), ред-р Издательства иностр. лит-ры (1957–1959), научный сотрудник ИВ АН СССР (1961–1969), ВНИИ искусствознания (с 1969).↵
107. в чистом виде (лат.)↵
108. Этот абзац добавлен к интервью по эл. сообщению Е.С.Семеки-Панкратовой к Г.Трепша от 3 октября 2014 г. (переведено с англ.).↵
109. Подготовка «Тибетско-санскритско-русско-английского словаря» проходила первым пунктом во всех отчётах Ю.Н.Рериха о научной работе в Институте востоковедения (Рерих Ю.Н. Тибет и Центральная Азия. Т. 2… — М., 2012. — С.245, 247, 249). Сотрудники Института китаеведения, Ленинградского отделения Института востоковедения и московские аспиранты, трудившиеся над Словарём по инициативе и под руководством Ю.Н.Рериха, не состояли в штатном расписании сектора, об общих встречах всех участников этого проекта свидетельств нет.↵
110. В задуманной и выпускавшейся в России знаменитой международной издательской серии Bibliotheca Buddhica с 1897 по 1937 год, когда Президиум АН СССР принял решение о закрытии серии, вышло 30 томов, более 50 выпусков.↵
111. В фотоотчёте о посещении Мемориального кабинета Ю.Н.Рериха в октябре 2012 г. такие карты не фигурируют.↵
112. Энтин Даниил (1927–2017) — исполнительный директор Музея Николая Рериха в Нью-Йорке в 1983–2016 гг.↵
113. не раскрывался перед посторонними, не просто мало говорил о себе (англ.)↵
114. образ жизни, очень непростой (англ.)↵
115. каждодневное существование (англ.)↵
116. было его образом жизни (англ.)↵
117. тем не менее между вами и им сохранялась определённая дистанция (англ.)↵
118. люди эпохи Возрождения (англ.)↵
119. Институт китаеведения АН СССР существовал в Москве в 1956–1960 гг., и с его закрытием Институт востоковедения был преобразован в Институт народов Азии.↵
120. Рерих Святослав Николаевич (1904–1993) и его супруга Девика Рани Рерих (ур. Чоудхури, 1908–1994).↵
121. Т.е. в Мемориальном кабинете Ю.Н.Рериха.↵
122. Рерих Ю.Н. Избранные труды. — М., 1967. Наряду с обширным русским предисловием в книге помещены выдержки из основных публикаций Ю.Н.Рериха на английском и французском языках.↵
123. Дрейер Олег Константинович (1919–1997) — первый директор Издательства восточной литературы (подробней о его жизни), созданного при ИВ АН СССР в январе 1957 г.↵
124. Бонгард-Левин Григорий Максимович (1933–2008) — российский историк, востоковед, индолог; академик АН СССР (1990): окончил ист. фак-т МГУ (1956), научный сотрудник ИВ АН СССР (с 1956).↵
125. В 1966 г. в Аджина-Тепа была обнаружена нижняя часть 12-метровой фигуры Будды в нирване.↵
126. Литвинский Борис Анатольевич (1923–2010) — основатель научной школы археологии в Таджикистане, доктор ист. наук (1970), академик АН Тадж. ССР (1985); с 1971 г. работал в Москве в Институте востоковедения АН СССР.↵
127. Гафуров, Бободжан Гафурович (1908–1977) — советский гос. и парт. деятель, первый секретарь ЦК Компартии Таджикистана (1946–1956), доктор ист. наук (1952), директор Института востоковедения АН СССР (c 1956), член-кор. АН СССР (1958), академик АН СССР (1968).↵
128. Начало знаменитого стихотворения О.Э.Мандельштама (1891–1938): «Мы живём, под собою не чуя страны, // Наши речи за десять шагов не слышны, // А где хватит на полразговорца, // Там припомнят кремлёвского горца» (1933).↵
129. Волкова Инна Фёдоровна (ум. 1984) — младшая сестра Октябрины Фёдоровны, окончила восточный фак-т ЛГУ.↵
130. Волков Фёдор Андреевич (1898–1954) — генерал-лейтенант, Герой Советского Союза. Его жена Надежда Степановна (ур. Прокшиц) скончалась в 1956 г.↵
131. Т.е. подписку о неразглашении.↵
132. Два-три метра.↵
133. (биол.) вид (англ.)↵